Далеко от яблони - Робин Бенуэй

стало слишком поздно?

Дорогая Грейс, начиналось письмо.

Мы помним, что договаривались регулярно высылать тебе сообщения по электронной почте, но подумали, что первое письмо должно быть написано от руки. Все прочие варианты мы сочли слишком бездушными.

Нет таких слов, чтобы выразить всю глубину нашей сердечной благодарности за это невероятное, потрясающее чудо, которое вошло в нашу жизнь. Милли стала для нас счастьем и радостью с той самой минуты, как мы впервые ее увидели, и с течением дней наша привязанность к ней только растет. Мы с нетерпением предвкушаем возможность наблюдать, как она будет взрослеть и меняться. Сердца наши полны любовью – «чаши наши преисполнены», как сказано в псалме.

В нашей любви, однако, живет и безграничная благодарность за ту любовь, которую ты излила на Милли, за жертву, принесенную тобой ради нашей семьи. Каждый день мы повторяем Милли, что ее биологическая мама – прекрасная, смелая девушка, которая любила ее так сильно, что не передать словами. Мы очень хотим сделать так, чтобы она знала тебя, знала о тебе и о бескорыстии, с которым ты подарила ее этому миру.

Мы можем только догадываться о противоречивых чувствах, которые ты испытывала в последние тридцать дней, но, пожалуйста, знай, что для нас во всей вселенной нет никого дороже Милли, что теперь она наша драгоценная доченька, но раньше была твоей, и мы всегда будем помнить твою бесконечную щедрость.

С самой искренней благодарностью и наилучшими пожеланиями тебе и всей твоей семье,

Дэниэл, Каталина и Амелия (Милли)

Грейс перечитала письмо один раз, потом другой. Каждое слово навсегда впечатывалось в ее сердце, врезалось и жгло. Она подняла с пола вторую фотокарточку, перевернула. На обороте было аккуратным почерком выведено: «Амелия Джонсон, возраст 4 недели». На этом снимке Персик была одета в матросский костюмчик, дополненный миниатюрной шапочкой и крошечными яхтенными туфельками. Взяв обе фотографии, Грейс осторожно сунула их под блузку и прижала к животу, где когда-то была Персик.

Она понимала, что ведет себя нелепо, что это всего лишь фото и ту связь, что существовала между нею и Персик, не восстановить, но все равно пыталась снова пережить это ощущение, вспомнить пинок малюсенькой пяточки под ребра, дробь кулачков в три часа ночи.

И все же – все же – это были только фотографии. В конце концов Грейс почувствовала себя глупо и убрала их в стол. Она смотрела бы на них вечно – и не хотела видеть больше никогда. Письмо Грейс аккуратно сложила и спрятала в дальний угол ящика с кофтами, под свой любимый свитер – тот, что носила во время беременности, теплый и мягкий.

Грейс понимала, что возврата к прошлому нет, однако, стоя посреди неубранной комнаты с прижатой к животу рукой – словно для того, чтобы удержать Персик в себе, – она осознала, что совершенно не представляет, как жить дальше – двигаться вперед.

Майя

Папа съехал в воскресенье утром.

До этого он говорил, что какое-то время поживет с ними, что они с мамой еще находятся в начальной фазе «планирования раздела». Как по Майе, это скорее походило на план по межеванию земельного участка, нежели на развод.

А потом отец нашел жилье в десяти минутах от прежнего дома с привлекательной арендной платой, заключил договор, пришел домой с охапкой мятых картонных коробок под мышкой и, не говоря ни слова, скрылся наверху.

Узнав о том, что в квартире всего две спальни, Майя поняла: надеяться на отдельные комнаты для нее и Лорен нет смысла.

– А собак у вас держать можно? – спросила она.

Майя стояла, прислонившись к дверному косяку, отец укладывал в коробку книги. Ей всегда хотелось завести щенка, но мама говорила, что собаки пускают слюни, блюют и писают на ковер. «Лорен тоже, но ты же держишь ее в доме», – неоднократно замечала Майя, однако шутка давно потеряла актуальность, да и просьбы прекратились.

– Увы, домашние животные запрещены, – ответил папа. – Хочешь, заведем золотую рыбку?

– Золотые рыбки у нас как-то не приживаются, – сказала Майя, глядя, как он встал на цыпочки, чтобы дотянуться до книг на верхней полке. В детстве она считала папу самым высоким человеком на земле, а в последнее время, просыпаясь по ночам, радовалась, что, по крайней мере, в доме есть мужчина, который защитит их всех от любого зверя, грабителя или монстра.

Видеть отца сейчас таким низеньким, с трудом дотягивающимся до книг на полке, было непривычно. Внезапно Майя ощутила вспышку ненависти: зачем он уходит так скоро, так поспешно, словно хочет побыстрее от них отделаться?

Интересно, знает ли папа про бутылку тепловатого совиньон блан, спрятанную в комоде? Если сказать ему, он все равно съедет? А ее и Лорен заберет с собой? А кто тогда будет присматривать за мамой?

В день его переезда Майя собиралась на встречу с Грейс и Хоакином – они условились, что будут видеться по воскресеньям. Майя невольно задавалась вопросом, сколько пройдет времени, прежде чем кто-то из них нарушит уговор, найдет себе более интересное занятие, более интересную компанию, прежде чем померкнет новизна обретения родных и все трое расстанутся так же легко, как сошлись.

Первую ставку Майя делала на Грейс. Вечно она какая-то дерганая. Типичный пример единственного ребенка в семье. Привыкла, что все достается ей одной, делиться не хочет. В следующую минуту Майя устыдилась своих мыслей: Грейс не сделала ей ничего плохого!

Складывалось странное ощущение, что вокруг всех, кого она любит, начинает закручиваться тугая черная воронка. Да, Лорен всегда действовала Майе на нервы, но сейчас к обычной досаде примешивалась злость – острая, как ребро конверта, которое все глубже врезается в палец, когда вскрываешь письмо. Мама? Теперь, глядя на нее, Майя не могла не думать о батарее бутылок со спиртным, рассованных по всему дому, и их содержимом, которое неумолимо сокращалось. Папа… Он проявил себя слабаком, просто сбежав и заставив дочерей разгребать последствия.

Но Клер, Клер – хуже всех. Майя любила ее всем сердцем, любила так, точно каждая клеточка тела Клер была частицей пазла, собрать который способна она одна, но в душу постепенно закрадывалось чувство, что эти детальки легко смешать, ударить кулаком по готовой картине и разрушить ее, расшвырять и потом смотреть на осколки, вспоминая ту Клер, какой она была рядом с Майей.

Прежде Майя и не подозревала, сколько мощи кроется в любви. Поначалу она видела в любви источник силы и только теперь осознала, что в плохих руках и в плохой