Петля времени - Сергей Александрович Милушкин

спасибо.

Парни растворились в тени магазина. Из-за туч вдруг показалась полная луна и стало светлым светло. Синеватая дымка, застывшая меж тополей, светилась каким-то странным потусторонним блеском. Даже беспрерывный ветер, пронизывающий до самых костей, утих. Шаров повернулся вокруг своей оси. Улица будто бы застыла, замерла в оцепенении. Ни звука не доносилось с Щелковского шоссе, замолчали собаки, утихли сирены на западе. Он слышал только стук собственного сердца и больше ничего. Невесомые, микроскопические капли мороси оседали на его лице. Шаров встрепенулся и наваждение пропало. Луна скрылась, в спину хлестнул ветер и где-то в глубине двора тоскливо завыла собака. Он поежился.

Вдали показались трехэтажные постройки.

Шаров довольно быстро нашел дом с номером девять, отворил деревянную дверь и шагнул внутрь. Дом казался пустым, безлюдным.

Седьмая квартира располагалась на третьем этаже. На цыпочках он прокрался по скрипучей лестнице, достал ключ и вставил в замочную скважину.

Замок провернулся легко, дверь отворилась и впустила его внутрь.

В квартире было темно. Сколько секунд он стоял, вслушиваясь в биение собственного сердца? В какой-то момент ему показалось, что в квартире кто-то есть, кто-то прячется в густой темноте и он едва заставил себя устоять на месте и не броситься вниз по ступенькам.

Скорее всего, это были старые полы. Или еще что-нибудь, чем обычно пугают новых жильцов ветхие постройки.

Машинально он потянулся, чтобы найти выключатель, но тут же вспомнил, что свет включать нельзя и отдернул руку.

Через несколько минут глаза стали различать смутные контуры предметов.

Он прошел на кухню, памятуя, что на первом этаже живет одинокая старуха и стараясь ступать как можно мягче. На столе он обнаружил спички и свечу в большом бронзовом подсвечнике в виде распустившегося цветка.

Чиркнув спичкой, Шаров зажег свечу и огляделся. Обычная холостяцкая кухня, ничего особенного. Настенный шкафчик, обеденный стол, на котором горела свеча, мойка, над ней подставка для посуды и несколько тарелок. Он увидел хлебницу, и рука автоматически потянулась к ней. Он покачал головой, укоряя себя за слабость, но ничего с собой поделать не смог.

Легким движением отодвинул крышку. Внутри лежал небольшой кирпичик черного хлеба. Целый. Шаров коснулся его пальцами. Запах из хлебницы достиг ноздрей, он схватил хлеб и принялся жадно кусать, вгрызаясь в черствую мякоть и касаясь ее носом, вдыхая безумно вкусный запах, будто бы боясь, что кусок сейчас отнимут. Набив рот, он увидел стул и тяжело опустился, держа кирпич дрожащими руками прямо перед глазами.

'Хорошо, что меня никто сейчас не видит, — подумал он, тщательно пережёвывая пресный, но удивительно вкусный мякиш. Через мгновение Шаров вдруг вспомнил про детей и ему стало нестерпимо стыдно. Он медленно он положил хлеб на стол. Отщипнул еще кусочек и сказал сам себе:

— Все. Больше не трожь.

Он взял подсвечник, с трудом поднялся — ноги ныли как после серьезной тренировки и прошел в комнату, все стены которой были увешаны грамотами и наградами. На специальной полочке стояли вымпелы и памятные знаки в виде бегунов в разных позах, а рядом висела большая черно-белая фотография в рамке. Та самая, где он и Александр Андреевич стоят у арки под надписью «Стадион имени И. Сталина». Шаров в черных спортивных трусах и белой майке с эмблемой «Динамо». В руках бутылка лимонада и та самая сумочка. С деньгами. Рядом стоит тренер. Еще живой, улыбающийся, хотя в глазах застыла тревога или… даже страх. Тогда Шаров, конечно же, этого не видел. И не чувствовал. Да и как… если он ничего не помнит…

Шаров долго вглядывался в свое лицо, пытаясь воскресить в памяти те мгновения, если они вообще были, но никакого озарения на этот раз не вышло, хотя где-то в глубине его шевелились неясные, смутные чувства.

Не спуская глаз с портрета, он подошел к письменного столу, поставил на него подсвечник и отодвинув стул, сел. Потом, словно в забытьи выдвинув верхний ящик стола, рассеянно посмотрел внутрь. Там лежали ручки, карандаши, моток лески, перочинный нож и точилка, транспортир, большой циркуль, несколько тетрадок и небольшой блокнот в черной кожаной обложке.

Шаров взял его в руки, перелистнул страницы. Это была адресная книжка, тут были имена, фамилии и телефоны незнакомых ему людей: какая Лидочка Н., имя ее на первой странице было обведено несколько раз и рядом красовалось сердечко, Федор Степанович Щурко (по поводу муки), Семенихин (Динамо), портной Аарон Фельдман, зубы Яков Моисеевич, — все с телефонами, видимо, это были самые важные люди, остальные шли по алфавиту и Шаров почему-то автоматически остановился на букве «Е».

Знакомые имя и фамилия «Емельянов Андрей» красовались в гордом одиночестве. Телефона напротив фамилии не было, зато… он затаил дыхание, был адрес.

И если верить тому, что было написано в блокноте, он жил буквально в соседнем доме. Через дорогу.

Шаров медленно поднялся, подошел к окну, выходящему на проезжую часть, на миллиметр отодвинул тяжелую ткань светомаскировки и взглянул на улицу.

Точно такой же трехэтажный дом под номером двенадцать стоял чуть выше по улице. Сердце его забилось так часто, что он чуть не вскрикнул.

Это был его родной дом.

Шаров отошел от окна и сел на диван. Сумбурные мысли кипели в голове, не давая покоя. Зачем тренер дал ему ключ от своей квартиры, если знал, что его собственная совсем рядом? Он упоминал какого-то человека… не только он, но и эти парни возле магазина… возможно в той квартире небезопасно. Или тренер понимал, что Шарову, то есть… Емельянову будет куда важнее кусок хлеба, которого явно не обнаружится в давно покинутом жилище…

Со вздохом Шаров лег на диван, натянув на себя теплое вязаное покрывало. Голова кружилась, под сомкнутыми веками мелькали коровы и старухи, бегуны и тренеры, невидимый стадион взрывался овациями и приветственными криками. Потом вдруг стихло и в этой торжественной тишине раздался выстрел стартового пистолета.

Он взглянул на дорожку перед собой, оттолкнулся от стартовой черты и рванул вперед.

Глава 15

1941 год

— До Москвы от моей Сосновки двадцать семь верст, — Катя поправила всклоченные волосы, обвела взглядом школьников, обступивших ее с двух сторон. — Значит, отсюда верст пятнадцать, — это если по прямой. Но… по прямой никак нам нельзя, дорога перекрыта. Давид, — она посмотрела на тощего рыжеватого паренька, который, кажется, до сих пор еще не отогрелся. — Ты видел пост? Сколько их было?

— Я видел один — за поворотом дороги, но как только его заметил Червяков, они сразу свернули