День лисицы. От руки брата его - Норман Льюис

— Распустите волосы, мне так не нравится.

— Вы хотите сказать, сделать, как было раньше?

— Вот именно! Как было раньше.

«Никогда мне не стать такой, как они, — подумала она. — Надо было бы совсем остричь волосы, а потом покрасить, да только все равно кожу-то не перекрасишь…»

— Если вы, сеньора, не удовлетворены прической… — начал было парикмахер, но Пакита оборвала его:

— Дело не в прическе, а во мне самой.

Она отдала мастеру пятнадцать песет и вышла на улицу, снова повеселев, и тут к ней подошел полицейский и сказал:

— Я тебя повсюду ищу. Лейтенант хочет тебя видеть.

— Куда мы идем? — спросила Пакита полицейского.

— В участок, — отвечал он.

— В участок? Я думала, лейтенанту это почему-то неудобно. Разве он не сказал тебе?

— Мне было велено в участок.

«Интересно», — подумала она. Все идет как по маслу. И даже быстрее, чем она предполагала. Она думала, что он еще денек-другой продержится. Только почему же в участок? Во всяком случае, удачно, что она принарядилась и что волосы у нее хорошо пахнут, хоть и распущены, как всегда, по спине. Кальес заплатит ей за все, что от нее получит, — будьте спокойны, она в этом деле понимает: уж если такой святоша оскоромится, он влипает покрепче всех остальных. Ну, а если даже после этого Пепе не выпустят, тогда она умоет руки. Придется ему отсидеть свое. Больше она им задаром работать осведомительницей не будет.

Когда они свернули к полицейскому участку, цыганка вызывающе сунула руки в карманы джинсов. В таком костюме чувствуешь себя уверенно и независимо. «Теперь всегда буду носить джинсы», — решила Пакита. Поднимаясь по лестнице, она напевала «Бубенцы моей лошадки» — в Валенсии после этого номера публика ревела от восторга.

— Ладно, — сказала она сопровождающему, — дальше я и сама найду. Увидимся попозже.

Но полицейский продолжал следовать за ней по пятам, словно вел арестованного.

Когда она вошла в кабинет Кальеса, он сидел за своим столом выпрямившись и выражение его лица было совсем не такое, как всегда. Сильнее обычного воняло дезинфекцией.

— Привет, красавчик! — бросила Пакита. Она уселась на единственный удобный стул и закинула ногу на ногу.

— Встать, — сказал Кальес ровным сухим тоном, словно они обменивались замечаниями по поводу капризов погоды.

— Чего ради? Я устала.

— Встать, — повторил лейтенант.

Она встала и похолодела от неожиданности: массивный предмет, стоявший на столе Кальеса, оказался радиоприемником.

— Ты, я вижу, времени не теряла.

Голос лейтенанта утратил резкость, он звучал почти ласково, но в то же время уверенно. Это удивило Пакиту — в прежние их встречи Кальес всегда, казалось, немного смущался.

— Откуда у тебя этот приемник?

— Мне подарил его один друг. — Она старалась говорить спокойно, но участившееся дыхание выдавало ее. Плохое начало, а она-то собиралась сегодня произвести на лейтенанта впечатление.

— Его фамилия и адрес? — спросил Кальес, не спуская глаз с Пакиты, сам же при этом небрежно чертил что-то на лежавшем перед ним чистом листе бумаги.

— Вот уж не знаю. Случайный знакомый.

— Почему же он подарил тебе приемник?

— Если вам угодно, за некоторые услуги.

Схватив мухобойку, лейтенант прихлопнул опустившуюся на стол муху. Когда он снова повернулся к Паките, ей почудилась в его взгляде жгучая ревность.

— Какие услуги?

— Зачем же уточнять? — Ей было страшно, но она чувствовала, что начинает злиться.

— А знаешь что? Я тебе не верю, — сказал Кальес. Он улыбнулся улыбкой человека, только что перенесшего удачную пластическую операцию.

— Ладно, я нашла его на свалке.

— Нашла на свалке? Ну конечно! Отлично!

Лейтенант кивнул с облегчением и даже, пожалуй, с довольным видом.

— На свалке, — повторил он спокойно.

Протянув руку, он нажал на кнопку звонка, и в комнату вошел полицейский огромного роста.

— Рибас, — обратился к нему Кальес, — эта молодая особа не очень-то желает с нами сотрудничать. Положи ее на стол и всыпь ей дюжину горяченьких.

Рибас с сомнением взглянул на Пакиту. Кальес, казалось, понял его немой вопрос.

— Ах да, это можешь снять, — показал он на джинсы.

Теперь она поняла, что ему было от нее надо. Предлог, чтобы ее истязать. Вот что скрывалось за его неестественным, зловещим спокойствием. Он знал, что она никуда не денется и в любой момент может ее сцапать. А она-то надеялась победить этого зверя своими чарами. Железные лапы Рибаса срывали с нее одежду, он расправлялся с ней, как с пятилетним ребенком.

— Где ты взяла приемник? — Голос Кальеса звучал снисходительно, почти нежно.

— Пошел к черту! — отвечала она, стараясь вырваться, задыхаясь.

Кальес сказал:

— Я думаю, надо сразу внести ясность. Мне нет дела — украла ты приемник или нет. Меня интересует тот, у кого ты его украла, и ты не уйдешь отсюда, пока не назовешь его.

Громадная рука полицейского придавила голую спину Пакиты, он прикнопил ее к столу, как бабочку. Силы совсем оставили ее.

— Хорошо, — услышала она слова Кальеса, — как только будешь готов, начинай!

«Они ищут какого-то беднягу, — подумала Пакита. — Может, как раз того худого парня. Но я его не выдам, пусть бьют меня, пока у них отсохнут руки. Как я их ненавижу! Никого им не выдам, они ни слова из меня не выколотят. Скорей помру. Какую же боль смогу я вытерпеть? Я никогда не рожала. Таким, как я, достаются аборты, и это тоже жуткая боль! Делала аборты, болели зубы, в детстве сломала ногу, как-то порезала себе ножом руку. Не очень-то все это страшно, терпеть можно. Хуже всего аборты. Пусть это будет даже в три раза больнее, я вытерплю, не доставлю им радости, не закричу от боли».

— Давай! — услышала она голос Кальеса и, впившись зубами в руку, стала считать: раз, два, три, четыре… когда досчитаю до двадцати, все кончится, но тут резиновый шланг обрушился ей на ягодицы, рот ее раскрылся, и всеми легкими и внезапно переставшими ей повиноваться голосовыми связками она закричала:

— Мама — мама — мама…

Они калечили ее, она умирала, и жизни больше не было, осталась лишь эта страшная мука… Под градом ударов она теряла сознание лишь затем, чтобы снова прийти в себя от нестерпимой, захлестывающей боли. Ее тошнило, но желудок был пуст, и изо рта текла лишь струйка горькой слюны.

— Подложи ей под рог газету, чтобы не запачкала стол — не люблю грязи, — сказал Кальес.

Если б только они дали ей возможность перевести дыхание, она бы сказала все, что им было нужно. Пакита исходила криками, она задыхалась и стала захлебываться собственной желчью. Вдруг удары прекратились. В звенящей тишине она впала в забытье. И снова проснулась оттого, что голос, принадлежащий — как она с удивлением поняла — Кальесу, произнес:

— Ну, а теперь, когда эти маленькие неприятности уже позади, может быть, мы не будем терять даром времени и сразу же приступим к делу?

Глава XX

Не прошло и часа после звонка Кальеса, как старательно замаскированный под такси автомобиль специальной полиции на полной скорости спустился с горы в деревню и остановился у полицейского участка. Подчеркнуто вежливый шофер вышел из машины и распахнул дверцу перед тремя мужчинами, род занятий которых не вызывал никаких сомнений — темные костюмы, великолепно начищенные ботинки, на лицах всех троих, просидевших всю дорогу в напряженных позах, застыли меланхолические улыбки. Мужчины стряхнули с одежды дорожную пыль, снисходительно посмотрели по сторонам и по знаку облаченного в траур шефа последовали в кабинет Кальеса. Шофер вернулся на свое место, надвинул на глаза обшитую галуном фуражку и, передвинув давивший в бок пистолет, вскоре заснул.

Кальес встретил приехавших настороженно, как фехтовальщик, готовый парировать любой выпад противника. Все трое отказались сесть и искоса наблюдали за лейтенантом, повернув к нему бескровные, как у всех людей их профессии, лица. Они принесли с собой в кабинет атмосферу следственных комиссий.

— Позвольте узнать, какие меры уже вами приняты? — спросил мужчина в черном. Он говорил строго, словно заранее знал, что принятые лейтенантом меры мало чем отличаются от грубых промахов.

— Прежде всего, когда было обнаружено, что человек этот исчез, мы поместили нашего капрала в доме напротив, чтобы держать это место под постоянным наблюдением.

Человек в черном удивленно вскинул брови.

— Надеюсь, капрал в штатском?

— В деревне прекрасно знают всех наших людей в лицо, поэтому мы сочли такую предосторожность излишней.

— Полагаю, вы догадались объявить, что все проживающие на этой улице находятся под домашним арестом?

— Это было сделано немедленно.