День лисицы. От руки брата его - Норман Льюис

— А ты разве не будешь есть? — спросил он и посмотрел на мать. Она покачала головой.

Уже почти совсем стемнело. «О чем она думает?» — размышлял Коста. Его беспокоило, почему мать перестала задавать вопросы, не позволив ему пустить в ход отговорки, которые он успел за это время придумать.

Приняв решение, старая женщина почувствовала потребность вдосталь насмотреться на знакомые вещи. Она встала и зажгла в ' доме свет. Все предметы стояли на своих местах, до того привычные, что глаз уже перестал их замечать, но теперь под ее пристальным взглядом они послушно выступали вперед: парадная утварь на верхних полках, до которых было трудно дотянуться, — красивые расписные кувшины и фляги, ни разу не оскверненные употреблением; фотография мужа, на которого фотограф напялил дурацкую шляпу, слишком сильно увеличенная и оттого, как призрак, расплывчатая; икона святого Петра, которого благочестивые последователи решили произвести в испанского рыцаря, облаченного в доспехи; распятие в позолоченном футляре, с упавшим с креста Христом, который лежал, поверженный, среди римских солдат, увенчанных тюрбанами на манер мавров. «Оставь, я поправлю, — каждые два дня говорил ее муж, и так целых десять лет, — завтра же все сделаю». И эта святыня стала для нее вдвойне священной — именно благодаря его привычке тянуть и откладывать, — привычке, превратившейся после смерти в добродетель; всякий раз, увидав на дне футляра пыльную костяную фигурку, она почти физически ощущала присутствие мужа. Да, каждая пустая комнатка дома, где она прожила почти полвека, хранила крупицу священных для нее воспоминаний.

И сейчас, стараясь до малейших подробностей запечатлеть в памяти свой дом, она вдруг услышала щебетание ласточек — птицы тихонько о чем-то переговаривались под застрехой, пока их не угомонила наступившая ночь. Всю ее жизнь ласточки были тут, рядом, они прилетали каждое лето. Но сейчас она впервые выделила их щебетание из всех остальных звуков — она должна была сохранить его в памяти, потому что оно тоже принадлежало к звукам, наполнявшим ее дом.

— Давай соберемся и поедем в Пуэрто-де-ла-Сельва, — сказала мать.

Неслыханная радость охватила Косту.

— Ты хочешь сказать, что тоже поедешь?

— На той неделе годовщина смерти твоего отца. После нее и отправимся. Ну куда ты без меня денешься?

— Ты хочешь сказать, что совсем переселишься туда?.. Навсегда покинешь эти края?

— Я не хочу тут больше оставаться, — сказала мать. — Тебе понадобится несколько дней, чтобы достать все из верхней кладовой. Хорошо, что я починила сети перед тем, как мы их убрали. Твой отец за этим очень следил. Они все почти как новые.

— Ты правда хочешь ехать на той неделе?

— Это зависит от тебя. Подыскивай жилье, а за мной дело не станет. Я хочу пробыть здесь до пятницы…

— Я забыл сказать тебе кое-что относительно Элены. Когда мы обсуждали, что нам делать, мы подумали как раз о Пуэрто-де-ла-Сельва.

— Наверно, теперь-то уж она согласится выйти за тебя замуж, ведь на новом месте никто ни о чем знать не будет.

Старую женщину душила печаль, и она искала спасения в воркотне.

— Не в этом дело, — сказал Коста. — Дело в деньгах. Она бы в любой момент пошла за меня, если б нам было на что жить.

— В деньгах, — проворчала мать, пытаясь совладать с тоской. — В наше время ни у кого не было денег. Помню, однажды четыре года кряду не ловились сардины, и нашим мужчинам в конце концов пришлось идти в батраки. Голодали они так, что даже просили печь для них хлеб с хвоей, не то бы они за один присест съедали всю свою дневную порцию. Так что ж ты думаешь, тогда и свадеб не играли?

— Она за деньгами не гонится, — упрямо возразил Коста. — Еслй уж кто и виноват, то только я.

В этом вопросе Косту и его мать разделяла преграда — привычка скрывать свои чувства. Не по-мужски это — обнажать свои чувства к женщине перед третьим лицом, пусть даже перед матерью. Ровные, граничащие с безразличием отношения — только это полагалось видеть посторонним. Говоря о своих отношениях с Эленой, Коста каждый раз делал над собой усилие, чтобы подобрать самые вялые, самые бесцветные слова, которые никак не отражали бы его пылких чувств. Поэтому сейчас он только сказал:

— Вообще-то, если Элена не захочет ехать с нами, я готов остаться и тут.

Так впервые сказал он матери о своей любви.

Коста отодвинул тарелку и подошел к калитке; пряный аромат герани заглушал здесь неприятный запах араны. Он стоял там, пока над западными горами не погас в небе последний зеленоватый отблеск дневного света. Мимо двигались темные силуэты рыбаков, беззвучно ступавших на веревочных подошвах. С другого конца деревни, где поставили свой балаган приезжие актеры, доносилась легкая мелодичная музыка, слышался лай собак и размеренный глухой шум прибоя. Дома, расположившиеся вокруг залива, светились в темноте тусклыми точками огней. А в горах, где уже сгустилась ночь, выжигали древесный уголь, и огни костров мигали сквозь мрак.

— Сеньор Коста, вам письмо. — Перед ним возникла фигурка почтальонши в капюшоне, словно темный конус на фоне белого паруса. Тихо поблагодарив, Коста взял конверт и, чтобы не увидела мать, сунул его за пазуху. Он чуял недобрые вести. И если предчувствие его не обмануло, расспросы и сочувствие матери будут невыносимы.

У себя в комнате он разорвал конверт и вынул три листка цветной, пахнущей мылом бумаги, исписанные размашистым, с наклоном влево почерком. Опасения его сразу усилились — обычно послания Элены состояли из двух-трех списанных с письмовника фраз, ничего не говоривших и лишь подтверждавших, что она все еще считает себя с ним связанной.

«Уважаемый друг (все без исключения письмовники советовали быть при обращении сдержанными), примите мои извинения — я так редко пишу вам, потому что мои обязанности оставляют для личных дел слишком мало времени».

Коста пробежал глазами стандартные начальные фра* зы письма. Какая ничтожная доля подлинных тревог и опасений может просочиться сквозь частое сито этих избитых фраз!

«Я не могла даже откровенно поговорить с тобой сегодня, потому что у нас было мало времени и наверно тебе мое поведение показалось странным. Теперь я обдумала все о чем мы говорили и хочу поскорее отсюда уехать Хватит с меня. Но я не могу уехать потому что задолжала Мне нужно тысячу песет Я не хотела тебе об этом говорить но ты говорил про переезд в Пуэрто-де-ла-Сельва и пока мы гуляли я все хотела про это сказать».

В этом месте почерк стал совсем неразборчивым, крупные буквы сливались, и слова набегали одно на другое. Коста поднес листок поближе к маленькой лампе и прочел, напрягая зрение:

«Если я смогу получить деньги через курьера в четверг все уладится но не позже Тогда и не хлопочи зря Извини что прошу у тебя взаймы эти деньги ведь у меня нет на это никакого права».

Дальше Элена написала: «Остаюсь вашим преданным другом и крепко жму вашу руку», но потом зачеркнула эту фразу и добавила постскриптум:

«Если ты достанешь эту сумму, к четвергу я вернусь к тебе если хочешь в деревню, а то уедем в другое место как ты говорил Деньги нужны мне в четверг не позднее потому что в пятницу мой единственный за месяц выходной день и они мне обязательно нужны к этому дню Если этого сделать нельзя я может и увижу тебя еще но не знаю».

А в самом низу, в уголке, она приписала: «Крепко тебя обнимаю», чего раньше никогда себе в письмах не позволяла. Подписи, как всегда, не было.

Коста перечел письмо, отыскивая в нем скрытый смысл, и ему стало еще страшнее. Перечел еще раз, и страх окончательно завладел им. Она, верно, обворовала хозяина, подумал он. Может, отец ее опять заболел. Ведь если человек заразится соблазнами большого города, он способен на что угодно. Труженики земли и моря считали, что соблазнам городской жизни нет предела. На людей, которым хоть недолго приходилось жить в городе, находило настоящее затмение, и они избавлялись от него, лишь миновав установленный на городской окраине шлагбаум. И если Элена схватила городскую заразу, размышлял Коста, она в этом так же не виновата, как человек, заболевший оспой. Нужно только перевезти ее в Пуэрто-де-ла-Сельва, в этот чистый, насквозь продуваемый ветрами уголок у подножья Пиренеев, и там она моментально поправится.

Конечно, она прикарманила деньги, решил он в конце концов, и хозяева дали ей сроку до пятницы, а не то заявят в полицию.

А сегодня уже вторник, ночь, и, значит, чтобы раздобыть деньги, у него есть один только день, до того как курьер отправится в четверг утром в Барселону. Тысяча песет! Только два раза в жизни были у него такие деньги. Имея в пять раз больше, можно со спокойной душой жениться, но чтобы, собрать такую сумму, нужно несколько удачливых лет. За половинную сумму человека могли сравнительно прилично похоронить, хотя через двадцать лет, если родственники не сделают дополнительного взноса, прах будет вынут из погребальной ниши, чтобы освободить место для другого, и брошен в общую яму. Тысяча песет! Сколько же времени могли бы они прожить с матерью на такие громадные деньги, питаясь араной и бобами, а зимой еще и желудями, которые он собирает в лесу? Их сосед вот уже три месяца лежит в постели, дожидаясь смерти, потому что у него нет тысячи песет, чтобы заплатить за операцию, в их деревне не меньше десятка красивых девушек сразу же будут сосватаны, стоит только их отцам упомянуть о приданом в тысячу песет.