Нубийский принц - Хуан Бонилья

— Что подразумевается под скандалами? — поинтересовался я.

— Разное. Когда превосходство одного из бойцов становится очевидным, поединок прекращают, хотя, по правилам тотальной бойни, он должен продолжаться до тех пор, пока оба остаются в сознании. Появится труп — вмешается полиция. Если на трибунах возникает потасовка, бой отменяют. Если боец погибает, его тело бросают в придорожной канаве, и никому не приходит в голову связать эту смерть с боями без правил. А с вашим моряком могут быть проблемы: в случае чего его станут искать.

— Вы знаете, кому принадлежит поместье? — Такие вопросы пристали скорее полицейскому, а не азартному любителю боев. Репортер покачал головой и спросил, кто я, черт возьми, такой.

Я не ответил. К автомату подошла девушка, молча бросила в щель монеты и стала ждать, когда стаканчик наполнится кофе. Повисла напряженная тишина. Девушка рассматривала кофейный автомат, репортер уставился на трещину в полу, а я тихонько насвистывал. Когда незнакомка ушла, прихватив пластиковый стаканчик с кофе, журналист заявил, что ничем не может мне помочь, что он не имеет никакого отношения к боям без правил и не собирается рисковать, а начальство и так не пришло в восторг от его репортажа.

— Бросьте, — беспечно заметил я, — вряд ли это и вправду так опасно. Вы могли бы провести меня туда сегодня вечером. Или хотя бы дать телефон того, кто мне поможет.

— Подождите здесь, — внезапно бросил репортер. Пока его не было, за кофе успели наведаться четверо: изможденная женщина, отдавшая ненавистной редакции лучшие годы своей молодости, мальчишка, который явно ошибся в выборе профессии, мужчина средних лет, похожий на торговца энциклопедиями вразнос, и давешняя девчонка, которой не хватило первой чашки, и она решила вернуться за капучино.

— Нелегко, наверное, здесь работать, — заметил я.

Девушка сделала вид, что не знает языка, на котором я говорю.

Наконец вернулся репортер и сунул мне сложенный вдвое листок из блокнота с номером, по которому мне нужно было позвонить, чтобы попасть на бой. На прощание он предупредил: плата за вход сто евро.

Разобрать почерк репортера оказалось непросто: семерки походили на единицы, а двойки на пятерки. Мне удалось набрать правильный номер лишь на третий раз. К моему удивлению, трубку сняла женщина. Я представился и объяснил, зачем звоню. Женщина спросила, откуда у меня этот телефон, и я ответил. Тогда она попросила меня немного подождать, и через пару минут к телефону подошел мужчина — я сразу представил себе типа, покрытого шрамами, — который объяснил, куда мне нужно подойти до пяти вечера, чтобы купить билет. Зачем я в это ввязался? Хотел доказать Лусмиле, что смогу обойтись без нее? Как я мог довериться неграм и вообразить, будто меня бесплатно проведут на бой, один билет на который стоил сотню евро? Или они надеялись запихнуть меня в свиту нубийца? Или сами рассчитывали пробраться в ангар с моей помощью? Когда я вернулся в отель, Ирене и Лусмила еще спали. Я позвонил брату, чтобы узнать, как там наш старик. Отец сам подошел к телефону, но я не сразу узнал его голос: в нем появилась немыслимая прежде теплота. Он даже спросил, как у меня дела, и посоветовал быть осторожнее с женщинами. Сила супружеской любви пропорциональна тому, сколько один из партнеров способен прожить после смерти другого. Чем короче жизнь, тем сильнее любовь. Скажем, Хуан Рамон пережил Сенобию всего на несколько лет, а Жаклин Кеннеди протянула после смерти Джона Фицджеральда оскорбительно долго. Конечно, такой метод небезупречен, ведь мы не знаем, сколько прожили бы Сенобия без Хуана Рамона и Джон Фицджеральд без Жаклин. Так или иначе, если это правило верно, мои родители любили друг друга слишком сильно. Они побили все рекорды. Поговорив со мной по телефону, отец проглотил целый пузырек таблеток, запил его двумя стаканами скотча, а потом, словно этого было мало, закрыл все окна, заделал щели клейкой лентой и включил газ. Так я стал сыном двух самоубийц, человеком трудной судьбы, о которой можно повествовать с горьким цинизмом или с циничной горечью. Для безупречной родословной не хватало, чтобы мой брат тоже покончил с собой, но он ограничился тем, что сообщил мне о трагедии на следующий день после похорон. Отец оставил что-то вроде предсмертной записки: “Лучше в плохой компании, чем одному”. Таково было его послание потомкам. Высшая стадия владения благородным искусством быть самим собой, в котором и состоит наша жизнь. Смерть моего старика помогла мне понять две важные вещи: во-первых, человек не приспособлен к одиночеству; во-вторых, быть собой до конца означает покончить с собой: кто, кроме тебя, имеет право разрушить твое собственное творение.

Я осознал всю глубину трагедии моего отца спустя полтора месяца после его смерти, когда брат получил телефонные счета. В тот крошечный промежуток времени, что отделял мамины похороны от его самоубийства, отец только и делал, что звонил экстрасенсам и в службу секса по телефону. В целом он наговорил на триста евро. Судя по детализации звонков, старик всю ночь названивал гадалкам, обещавшим ему безоблачное будущее, и невидимым обладательницам маслянистых голосов, готовым рассказать обо всем, что ненасытная куртизанка способна сделать с измученным бессонницей беднягой. Порой, когда мне хочется лучше понять отца, я набираю один из номеров, по которым звонят, чтобы узнать свою судьбу или получить искусственный оргазм, и вешаю трубку до того, как мне ответят.

Вместе с билетом я получил четкие инструкции, как найти поместье, в котором вечером должны были состояться четыре поединка. Вернувшись в отель, я позвонил Лусмиле. Ирене ушла собирать вещи. Докторша одобрила ее кандидатуру. У меня потемнело в глазах. Лусмила была весьма довольна собой: теперь ее акции могли вырасти сразу на несколько пунктов. Я показал ей свой билет, и Лусмила, скривившись и посетовав, что я напрасно ее не послушал, достала из сумки два билета.

— Придется кого-нибудь позвать, — заявила она.

Мы поспели к середине первого поединка. Таксист без труда разыскал поместье и высадил нас у забора: машины за ворота не пускали. Смрадный город остался позади, автострада вилась по склону темной горы, увенчанной серебряным диском, которому не хватало всего нескольких миллиметров до полнолуния. Тишина дышала, словно невидимый зверь. Выйдя из такси, мы окунулись в приятную вечернюю прохладу. Бой проходил в сумрачном помещении, напоминавшем винный погреб, с высоким потолком и сырыми стенами. Не знаю, сколько народу набилось в него в тот вечер, но мы пришли одними из последних и с трудом смогли протиснуться на свои места. Перед этим нас трижды останавливали и требовали показать билеты. Во время последней проверки, у самого входа, охранники обменялись многозначительными взглядами, после чего один из них скрылся за дверью. Лусмила спросила, в чем дело, но второй охранник не ответил, только велел нам подождать. Все дело было в Ирене: неграм, не входившим в число персонала, вход в зал был запрещен. На наше счастье, в коридоре появился молодой человек, в компании которого Лусмила провела первый вечер в Малаге. Радостно поприветствовав девушку: “Классно, что ты пришла!” — он велел охранникам пропустить нас. Приятель Лусмилы был настолько любезен, что проводил нас в зал — мое место располагалось через несколько рядов от девчонок, но он легко это уладил и усадил нас рядом — и принялся нашептывать что-то на ушко моим спутницам, а на арене морячок с бицепсами, на которых уместился бы весь Ветхий Завет, написанный крупными буквами, безжалостно молотил кулаками крепкого араба. Меня впечатлил не столько сам поединок, сколько восторг, с которым толпа встречала каждый новый удар. У мавра была рассечена бровь, а нос превратился в кровавое месиво. Он из последних сил старался удержаться на ногах, но американец не позволял ему выпрямиться: он наносил противнику удар за ударом, демонстрируя full-contact[1] чудовищной силы, и через тридцать секунд после нашего прихода судья остановил бой, несмотря на возмущенный свист зрителей, чтобы спасти мавра от неминуемой смерти. Как только поединок закончился, освещавший арену прожектор погас, в зале зажегся свет, и я смог оглядеть трибуны, на которых бесновались не менее сорока моряков. Те, кто поставил на победителя, отправились получать свои выигрыши, остальные продолжали сидеть на месте, покуривая и лакая пиво. Ирене повернулась ко мне.