Без покаяния. Книга первая - Эстер Росмэн

Харрисон почувствовал, как упало сердце. Он подумал и спросил:

— Надеюсь, вы ей сказали, что сначала узнаете, смогу ли я говорить?

— Да, сенатор.

— Прекрасно. Тогда передайте, что я позвоню ей потом.

— Хорошо, сенатор, — сказала она и вышла из палаты.

Харрисону сейчас нечего было сказать Мэджин. Его раздражало, что она подгоняет его. Хорошо еще, что ее не пропустят к нему в палату. Он закрыл глаза и попытался расслабиться. Но Мэджин… Что же все-таки делать с Мэджин?

Бритт лежала в постели, слыша, как Энтони пытается дозвониться до Элиота, находящегося сейчас в Женеве. Кажется, он никак не мог добиться толку от телефонистки, плохо говорящей по-английски, что его страшно раздражало.

Сердечный приступ Харрисона подействовал на Энтони сильнее, чем она ожидала. Впервые Бритт увидела в его глазах нечто, чего раньше никогда не замечала, — страх. Даже узнав, что Харрисону стало лучше, Энтони не успокоился, страх не вполне покинул его, и уравновешенность, присущая ему обычно, все еще не вернулась к нему.

Так взволнован он был, лишь когда говорил о смерти Кэтрин или о своих отношениях с матерью, Энн Мэтленд. Обычно мало что из событий внешнего мира задевало его. Но болезнь брата буквально выбила его из колеи привычного хода жизни.

Судя по репликам Энтони, доносящимся из соседней комнаты, ему удалось наконец связаться с Женевой, он говорил с Моник. Бритт слышала его объяснения. Ответы Моник Бритт могла только вообразить, но, слыша реплики Энтони, сделать это не представляло труда.

Бедный Элиот! Бритт все еще чувствовала себя виноватой перед ним. Когда они, будучи в Дели, услышали, что у Моник нервный срыв, она не придала этому большого значения. И не особенно верила, что переезд в Швейцарию способен наладить их супружеские отношения. Позже, когда они узнали, что Моник беременна, Бритт начала кое-что понимать.

Дженифер родилась в конце мая 1985 года, значит, Моник была беременна уже в то время, когда они с Энтони приезжали в Индию. Но то, что Бритт знала и слышала о Моник, не давало ей уверенности, что это ребенок Элиота. Когда они обсуждали эту тему, Энтони сказал, что, поскольку Элиот принял ребенка как своего, им не приходится сомневаться по этому поводу. Но Бритт отнеслась к подобным рассуждениям скептически.

Несколько месяцев Моник провела в санатории на Лонг-Айленде, недалеко от родительского дома. Для визитов вежливости это слишком далеко от Вашингтона. Энтони виделся с Элиотом, когда тот приезжал в Вашингтон. Но это был кратковременный визит, они пообедали вместе, вот и все. У Бритт в это время экзамены были в самом разгаре, так что она не смогла выделить на встречу с пасынком ни минуты.

Как-то они с Энтони получили от Элиота и Моник рождественскую открытку, уже из Швейцарии, где вкратце сообщалось, что Элиота направили в Женеву для работы по линии ООН. Его семейные обстоятельства оставались для родственников тайной.

Весь август Бритт готовилась к экзаменам на право получения адвокатского сертификата, а Энтони тем временем побывал в Женеве, на международной конференции. Элиот и Моник пригласили его отобедать в свою квартиру на улицу д'Атеней. Энтони позже рассказывал, что отношения в этой семье весьма напряженные. Моник казалась несчастной и постоянно раздраженной. Малышка действовала ей на нервы так же, как и муж.

Это трагедия, особенно для ребенка. Энтони даже как-то обмолвился, что гораздо лучше было бы, если бы Моник вообще никого не рожала. Домой он привез полный портфель фотографий, которые Бритт изучала с большим интересом. Дженифер только начинала ходить, но уже и теперь было видно, что ее отец — Элиот.

— Послушайте, Моник, я понимаю, вас это не особенно волнует, — донеслось из другой комнаты, — но Элиот сам звонил мне, значит, он этим обеспокоен. — Бритт слышала в голосе мужа нехарактерные для него нотки раздражения. — Ну а как там моя маленькая внучка? — спросил он, надеясь, вероятно, как-то смягчить разговор, но — после паузы — ему пришлось чуть ли не оправдываться: — Моник, я понимаю, что формально не являюсь ее дедом, но мне нравится думать о ней, как о своей внучке. Неужели даже этого вы не можете мне позволить?

Последовала еще одна, довольно продолжительная пауза. Затем из соседней комнаты вновь послышался голос Энтони:

— Нет, нет, я согласен, все это так. Я не хотел сказать ничего обидного. Извините меня… Да и в этом я виноват, простите, что вытащил вас из постели в такую рань. Ну, Моник, надеюсь, вы успокоились?.. Да было бы хорошо, если бы вы передали ему, что я звонил… Благодарю.

Бритт слышала, как муж положил трубку, затем он появился в дверном проеме. Лицо Энтони казалось изможденным и постаревшим.

— Бедняжка, — сказала она. — Моник, я смотрю, здорово тебя достала, я слышала, как ты с ней говорил, если это можно назвать разговором.

Энтони покачал головой.

— Не представляю, как Элиот терпит эту женщину. Я редко встречал людей, для которых не мог бы найти местечка в своем сердце или просто доброго слова, но Моник, при всем моем желании, не вызывает во мне ни капли доброты и милосердия. — Он сел на кровать, плечи его сгорбились. — Я просто разбит.

— Сделать тебе массаж? Это поможет тебе расслабиться.

— Нет, спасибо, родная, — ответил он, ложась в пижаме поверх одеяла. — Ты ангел, но все, что мне нужно, так это просто отдохнуть. Да и у тебя был нелегкий день.

Бритт взяла его руку. Энтони нежно сжал ее пальцы. Лампа стояла на его стороне, но он не спешил ее выключить. Лежал и глядел в потолок.

— Я чувствую, что семейная ситуация у них с Элиотом на грани срыва, — опустошенно проговорил он.

— Ты думаешь?

— Еще в августе Элиот сказал мне, что Моник опять начала пить. Он не говорит, как болезненно это отражается на их отношениях, но и без его слов это прекрасно видно. Вот и сейчас я подумал о том же, стоило только услышать ее голос.

— Что она говорила?

— Я выступил в качестве дедушки, спросил, как дела у внучки, так она разразилась чуть ли не бранью, не хочется даже пересказывать… Мол, мало ей того, что Элиот пытается присвоить ребенка, так еще и дедушка объявился.

— Ну это смешно, честное слово. Она что, с утра уже напилась?

— Думаю, она еще с вечера не протрезвела. Даже не знала, дома ли муж, пока горничная не сказала ей, что он уехал из города по делам.

— Ну, ладно, ты не должен особенно расстраиваться из-за Элиота. Тебе сейчас и без того хватает забот с Харрисоном.

Энтони тяжело вздохнул, притянул к себе ее руку и поцеловал.

— Благодарю тебя, Господи, что дал мне такую жену, опору моей дряхлой старости.