Изумительное буйство цвета - Клэр Морралл

Но утром все не будет в порядке. Я буду молчать так же, как и сейчас. У меня нет прошлого. Нет матери. Я ничего не значу для моих братьев; у меня нет воспоминаний детства — они все уничтожены моим отцом. Нет будущего. Нет детей, которые от меня зависят, которые взяли себе часть меня, которые будут меня помнить.

Я выхожу, как только начинает светать. Не хочу, чтобы кто-либо отправился искать меня, потому что боюсь, что он не сможет меня увидеть. Боюсь, что на самом деле я вообще не существую.

Я прохожу длинный путь, прямо до центра города и оттуда в другую сторону, в ту его часть, где я никогда не была. Даже в этот час на улицах уже есть люди, но я смотрю под ноги и притворяюсь, что никого не замечаю. Тишина так поглотила меня, что я не смогу улыбаться и говорить «Доброе утро». Все идут на работу. Почтальоны, молочники, грузчики, они ждут автобуса, чтобы поехать в «Лонгбридж», «Кэдбериз», круглосуточно работающий «Сейнзбериз». Они кажутся такими целеустремленными. Они знают, что существуют, знают, куда направляются.

Я иду быстро. Хочу, чтобы создалось впечатление, будто и я знаю, куда направляюсь, как будто у меня, как и у других, есть своя цель.

Останавливаюсь. Смотрю вокруг и не могу понять, где я. Что я здесь делаю? Раньше я никогда не видела этой дороги: этого тротуара, этих домов. Я остановилась так резко, что на меня наталкивается женщина с коляской.

— Извините, — невнятно бормочет она.

У нее в коляске малыш, а двое других с двух сторон держатся за ручки коляски. Я чувствую ее нервозность. Ребенок в коляске все время ноет, не очень громко, но на такой резкой ноте, что я стискиваю зубы. У обоих детей постарше красные носы и припухшие глаза. Ей дозволено иметь троих детей, а она даже не может присмотреть за ними как следует.

— Это я виновата, — говорю я, притворно улыбаясь, не глядя ей в глаза.

Мальчик чихает и громко шмыгает носом.

Я отхожу в сторону, позволяя ей пройти. Иду за ними, вначале замедлив шаги, чтобы иметь возможность затеряться на заднем плане на тот случай, если они меня заметят. Должно быть, они идут в школу, думаю я, и вдруг, как от толчка, начинаю осознавать, как много времени я потеряла. Почему я здесь? На тротуарах толпы людей, проезжая часть полна машин, грузовиков, велосипедов. Кажется, что все идут куда-то, и я одна составляю исключение.

Мама с коляской быстро отдаляются и вот-вот исчезнут из поля моего зрения, и я ускоряю шаг, чтобы посмотреть, как они идут в школу. Мне бы так хотелось увидеть около школы провожающих мам; посмотреть, как они машут детям рукой, пока те стоят и разговаривают. Резкий укол ностальгии по моему желтому периоду остро пронзает меня, и я пускаюсь бегом от сильнейшего желания успеть к школьным дверям.

Дети по обе стороны от коляски несут коробочки с завтраком. У девочки она розовая с Покахонтас из мультика, а у мальчика с Королем Львом. Они не хотят идти быстро, как мама. У мальчика густые рыжеватые волосы, непослушно развевающиеся над головой и заканчивающиеся мягкими завитками над ушами. А уши торчат гораздо сильнее, чем у других детей. Я начинаю беспокоиться, что его будут дразнить из-за таких ушей. Он идет с опущенной головой, держась за коляску, предполагая, что мама проведет его в обход всех препятствий.

Девочка постарше мальчика, ее волосы светлее, завязаны в конский хвост с большой блестящей зеленой заколкой. Сейчас таких заколок можно накупить сколько угодно и менять их каждый день весь год. Иногда я захожу и покупаю их, собираю для дочери, которой у меня никогда не будет. Мне кажется, что если у тебя есть дети и хоть немного денег, то мир сразу открывается тебе, как огромная пещера Аладдина, зазывая внутрь, предлагая детям чудеса, удовольствия, вкусные вещи, одежду, видео, игрушки. Мир создан для детей, и без них ты — никто.

Светлый конский хвост девочки — совсем желтый — раскачивается из стороны в сторону, пока она спорит с мамой. Я иду быстрее, так как хочу послушать, о чем они говорят.

— Мам, ну почему нельзя?

Маме, кажется, тоже не хватает воздуха, она капризничает, как девочка.

— Нет, Эмма. Я сказала тебе раз и навсегда и не собираюсь повторять одно и то же. Это заканчивается слишком поздно.

— Я не одна пойду домой. Меня проводит Сара.

— А кто проводит Сару?

Эмма останавливается, чтобы перевести дыхание:

— Могла бы ты проводить.

— Если бы я могла проводить Сару, то я и тебя могла бы забрать.

— Так почему же тебе не забрать меня?

— А кто останется с Даррен?

— Но это же несправедливо — ведь все туда пойдут.

— Мам, — внезапно говорит мальчик. Та не обращает на него внимания. — Мам… — Он голосом растягивает слово, отпуская его в свободное плавание, создавая диссонанс с нытьем малыша в коляске.

— Что еще?

— У меня нога болит.

— И что теперь?

Мне не нравится эта мама. Создается впечатление, что она совсем не заботится о детях. Я отступаю назад, переживая горе Эммы, которой не разрешают пойти с друзьями, я чувствую, как болит у мальчика нога.

Неожиданно мамаша останавливается, наклоняется и шлепает ребенка в коляске. Резкий крик негодования взвивается в воздух. Мама продолжает идти дальше, таща за собой мальчика.

— Сколько раз я тебе говорила, — кричит она над коляской, — не вытирай нос рукавом?!

«Так что же, у него нет платка? — думаю я. — Есть ли у него возможность выбора?»

Я не могу идти с ними рядом. Нет сил на это смотреть.

Мы подходим к дверям школы, и мне уже видны стоящие около них мамы и дети, и желтый отсвет над ними — утро, солнце, светловолосые головки…

Они идут так быстро, что мальчик спотыкается и падает.

— Мама! — кричит он.

Но мама продолжает идти вперед.

— Прекрати валять дурака, Генри! — кричит она.

Я бросаюсь и поднимаю ребенка, ставлю его на ноги.

— Ох, дорогой, — говорю я и улыбаюсь ему.

Он совсем еще маленький, и, когда он оборачивается, я вижу, что лицо его покрыто массой веснушек, прямо-таки вырвавшихся из-под контроля, рассыпавшихся по лицу и сгруппировавшихся таким образом, что из них получилась одна гигантская веснушка. Он смотрит на меня, но не перестает плакать. Глаза у него удивленные и круглые, и он испуганно пятится назад.

— Все в порядке, — говорю я. — Нужно просто внимательно смотреть, куда идешь, иначе снова окажешься на тротуаре.

Он смотрит на меня и никак не реагирует.

— Мама! — выкрикивает он внезапно.

Она останавливается, оборачивается и видит нас. Тут же оставляет коляску на Эмму и бросается ко мне.

— Уберите от него руки! — кричит она.

— Я только… — начинаю я.

— Не смейте к нему подходить! — Ее крик продолжается. — Что вам нужно?

— Ничего — говорю я. — Он просто…

До меня с опозданием доходит, что она по всем параметрам значительно крупнее меня, и я могу рассчитывать лишь на агрессивное противостояние вместо разумных объяснений.

Мальчик продолжает громко плакать. На нас смотрят люди. Я ощущаю, как меняется сама атмосфера, чувствую запах гари, как будто то желтое пламя погребено под обуглившимися руинами.

Я разворачиваюсь и бросаюсь туда, откуда пришла. Слышу ее шаги за своей спиной, чувствую ее руку на плече. Нет, ничего этого нет. Только крики где-то вдалеке. Ее голос постепенно замирает.

Там, где я в конце концов останавливаюсь, нет и признака школы. Не видно бегущих детей, опаздывающих на уроки, или мам, что возвращаются от школы с колясками. Так уж получилось, что я оказалась одна физически и духовно, прочертила линию, отделяющую меня не только от школьной жизни, но и от всего остального мира.

Какое-то время я стою без движения, пытаюсь найти что-либо, что поможет мне определить, где я нахожусь: какой-нибудь указатель, магазин, дорожный знак. Даже не представляю, в каком направлении идти, чтобы добраться до центра.

Вот вижу остановку автобуса 11С и чуть не вскрикиваю от облегчения. Этот номер 11 я знаю. Он объезжает Бирмингем по длиннейшему кольцевому маршруту, поэтому если сесть на одной из остановок и ехать часа два или что-то около того, то прибудешь туда же, откуда отправлялась. Хочешь — по часовой стрелке, хочешь — против. 11С или 11А. Совсем как юная леди Брайт.

Леди Брайт прекрасно жила,Быстрее, чем свет, по жизни плыла,Вылетев днемОбычным путем,В прошлую ночь она прибыла.

И правда, можно ли приехать на ту же самую автобусную остановку раньше, чем выехал? Все зависит от твоего восприятия времени, движется ли оно для тебя по прямой или кругами, а может, по вращающейся спирали, а спираль эта либо опускается, либо поднимается, идет вперед или назад, быстро или медленно. Бывает, пропадают целые дни, а иногда секунды тянутся как часы.

Я жду на остановке автобус 11C и пытаюсь успокоиться. Стараясь дышать глубоко, я притворяюсь, что рассматриваю проезжающий транспорт; хочу стать невидимой. Как-то неловко себя чувствуешь, когда приходится думать о дыхании. Разве не должно это получаться автоматически?