Психологизм русской классической литературы - Андрей Есин

И ответ на этот внутренний вопрос тоже на первый взгляд совершенно нелогичен: «"Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней", – отвечал внутренний голос».

Не правда ли, внешне это выглядит не очень-то убедительно? Почему женитьба сама по себе непременно должна быть причиной дуэли и теперешнего состояния Пьера? Но оказывается, что этот нелогичный ответ, мгновенно, интуитивно пришедший в голову, совершенно верен нравственно, что и выяснится из дальнейшего внутреннего монолога:

«"Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился, не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти не выходившие из него слова: "Je vous aime"[44]. Все от этого! Я и тогда чувствовал, – думал он, – я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло". Он вспомнил медовый месяц и покраснел при этом воспоминании...

"А сколько раз я гордился ею... – думал он. – Так вот чем я гордился! Я тогда думал, что не понимаю ее... а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и все стало ясно!.."

Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений... "Да я никогда не любил ее, – говорил себе Пьер, – я знал, что она развратная женщина, – повторял он сам себе, но не смел признаться в этом. – И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается и умирает, может быть, притворным каким-то молодечеством отвечая на мое раскаяние!"...

"Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе. – Но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей это сказал: "Je vous aime", которое было ложь, и еще хуже, чем ложь, – говорил он сам себе. – Я виноват...

Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступен (пришло Пьеру в голову), и они были правы со своей точки зрения, так же, как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив – и живи: завтра умрешь, как я мог умереть час тому назад. И стоит ли мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью?" Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она, и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, – и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руку вещи. "Зачем я сказал ей: «Je vous aime»? – все повторял он сам себе».

Психологический процесс здесь включает в себя и логическое рассуждение, и интуитивно приходящие мысли, и непроизвольные образы памяти, и эмоциональные порывы, но все это многообразие – вокруг единого центра: осознания Пьером лжи в его отношении к Элен, из чего и произошло все последующее зло. Настойчиво всплывает сквозь всю пестроту мыслей и переживаний одно воспоминание: «Зачем я сказал ей: "Je vous aime" – это была ложь».

Сознание личной вины – чрезвычайно важный момент в переживаниях Пьера, потому что именно из этого источника – осознания своего несовершенства, своей вины – рождается «желание быть лучше». И даже говоря себе, что во всем виновата Элен, Пьер тут же возражает себе: «Но что ж из этого?.. Зачем я сказал ей...»

Обратим внимание, насколько внутренне оправданными и глубоко содержательными оказываются нелогичные на первый взгляд ассоциативные ходы мысли: в процессе переживаний и размышлений Пьеру вдруг приходят на ум эпизоды Великой Французской революции, – казалось бы, какое отношение имеют Людовик и Робеспьер к теперешнему состоянию Пьера? Однако благодаря таким параллелям Пьер вдруг осознает, что все люди живут по одним и тем же нравственным законам, будь то исторические личности или обыкновенные люди; нравственный суд, нравственная оценка одна и та же для тех, кто казнил Людовика, и для Пьера Безухова. Так в течении внутренней жизни проясняется главный для Толстого вопрос – об универсальной моральной истине.

Диалектика души, проведенная как последовательный принцип в подавляющем большинстве психологических эпизодов, позволяла наглядно и художественно убедительно проследить во всех подробностях процесс нравственного самосовершенствования человека, представляла добытую им морально-этическую истину как закономерный итог внутренней работы. Диалектика души, естественно, требовала очень подробного и, главное, многостороннего воспроизведения внутренних процессов. Толстой стремился воссоздать все грани душевной жизни человека, создать максимально полную картину его внутреннего мира – иначе не получится собственно диалектики, развития психологического состояния по собственным законам человеческого сознания и психики. В картине душевной жизни человека писателю одинаково важны и эмоции, и настроения, и ходы мысли, и воспоминания, и образы фантазии, и желания, и подсознательные процессы. В результате внутренний мир героев приобретает многомерность и жизнеподобие.

Однако пестрота внутренней жизни человека, изображенная Толстым, ее нередкая хаотичность, неупорядоченность требовали определенной художественной обработки, иначе внутренняя жизнь героев могла оказаться просто непонятной. Толстой изображает психологический поток, но в этом потоке никогда не тонет главное: нравственное содержание мыслей, переживаний, настроений героев. Сложность внутреннего мира, достигнутая благодаря многостороннему изображению психических процессов и применению принципа диалектики души, художественно уравновешивается другим важнейшим принципом толстовского психологизма – принципом аналитического объяснения внутренних процессов и состояний. Этот принцип заключается, во-первых, в том, что сложнейшие психологические состояния Толстой подробнейшим образом раскладывает на составляющие:

«Он понял, что эта женщина может принадлежать ему.

"Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что-то гадкое есть в этом чувстве, которое она возбудила во мне, что-то запрещенное..." – думал он; и в то же время, как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из-за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой... И он опять видел ее не какой-то дочерью князя Василья, а видел все ее тело, только прикрытое серым платьем. "Но нет, отчего же прежде не приходила в голову эта мысль?" И опять он говорил себе, что что-то гадкое, противуестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке... Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем-нибудь в исполнении такого дела, которое очевидно не хорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственною красотою».

Здесь сложное психологическое состояние душевной смятенности аналитически расчленено на составляющие: прежде всего выделены два направления рассуждений, которые, чередуясь, повторяются то в мыслях, то в образах. Сопровождающие эмоции, воспоминания, желания воссозданы максимально подробно; предельно обнажен нравственный смысл внутреннего состояния – борьба чувственного желания и интуитивного морального убеждения. Обратим внимание на типичный для Толстого прием анализа сложных и противоречивых состояний сознания и психики: то, что переживается одновременно, у Толстого развернуто во времени, изображено в последовательности, анализ психологического мира личности идет как бы поэтапно. В то же время сохраняется и ощущение одновременности, слитности всех компонентов внутренней жизни, на что указывают слова «в то же время...». В результате создается впечатление, что внутренний мир героя представлен с исчерпывающей полнотой, что прибавить к психологическому анализу уже просто нечего; в изображении Толстого нет недосказанностей, психологических загадок, анализ составляющих, душевной жизни делает ее предельно ясной для читателя.

Толстой стремится и к тому, чтобы каждый элемент внутренней жизни был обозначен словом предельно точно, он чрезвычайно внимателен к нюансам чувств и переживаний. Точное обозначение словом тончайших душевных движений – задача чрезвычайно сложная, и в ее решении в полной мере проявилось мастерство Толстого как художника слова. Из стремления к максимальной словесной точности, в частности, в психологических описаниях Толстого появляется множество синонимов; их значения дополняют и уточняют друг друга, создавая более ясное представление о сущности переживания. Так, в приведенном выше отрывке чувство Пьера к Элен характеризуется словами «гадкое», «запрещенное», снова «гадкое», «противуестественное» и, наконец, «нечестное». Синонимы передают здесь важные оттенки нравственной оценки, уточняют интуитивное чувство Пьера. Обратим внимание и на точность отдельного толстовского слова в передаче психологических состояний: дважды повторенный эпитет «гадкое» из всех возможных синонимов («грязное», «отвратительное», «скверное» и т.п.), по-видимому, наиболее выразителен и эмоционален, он в наибольшей мере передает психологическое ощущение явственной и непреодолимой, хотя и затаенной брезгливости. К тому же из всего синонимического ряда слово «гадкое» наиболее свежо, а следовательно, воспринимается ярче и непосредственней.