Психологизм русской классической литературы - Андрей Есин

Этот пример не единичен в романе: его герои постоянно анализируют внутренний мир друг друга, проникая в скрытые побуждения и причины действий. Помимо того, что эта форма делала психологическое изображение более разнообразным и снимала часть нагрузки с авторского повествования, ее появление в романе важно и само по себе. В ней выражается естественная потребность «новых людей» думать о своих близких. Анализ внутреннего состояния человека – первая форма деятельного сочувствия ему. Ведь свою высшую «выгоду» «новые люди» видят в «выгоде» другого, а ее сначала надо правильно понять, чтобы затем правильно действовать. Так, именно с психологического анализа началась помощь Кирсанова Полозовой – а это был случай в психологическом отношении непростой: столкновение таких характеров, как характеры Полозова, Катерины Васильевны и Соловцова, легко могло окончиться трагически без вмешательства Кирсанова. Ему необходимо было понять и внутреннее состояние Полозовой, причину ее «болезни», и характер ее отца, и соотношение характеров; предвидеть, как будут развиваться события в том или другом случае, психологически рассчитывать поведение врачей на «консилиуме» и т.п. Словом, только заинтересованное внимание и тонкий психологический анализ позволили Кирсанову действовать успешно.

В таком психологическом анализе, как и в последующих действиях, основанных на нем, ярко проступает нравственная основа «новых людей»: во всех случаях действовать так, чтобы прежде всего было хорошо другому, или, выражаясь их собственными словами, «чтобы не быть дураком и подлецом».

Сложность изображаемых душевных состояний, противоречивость внутреннего мира героев заставляла Чернышевского обращаться к такой неординарной форме психологического изображения, как сон. Сны как форма художественного освоения внутреннего мира дают возможность раскрыть подсознательные процессы в душевной жизни героев: в сне снят рациональный самоконтроль и «натура» человека высказывается вполне, хотя иногда и в фантастических представлениях. Насколько важна роль этой изобразительной формы в романе Чернышевского, можно понять хотя бы из того, что именно в сне впервые психологически реализуется недовольство Веры Павловны своими отношениями с Лопуховым. В других снах для героини проясняется то, что было неясно наяву (сон про Марью Алексевну); в форме сновидения воплощаются эмоциональные состояния (сон про выход из подвала). Сон у Чернышевского становится средством изображения подсознания и интуитивного постижения героем тех или иных сторон действительности.

Интересно отметить, что Чернышевский, проявляя незаурядное мастерство художника-психолога, умел достигать большой психологической достоверности в изображении этого состояния. Конечно, его сны – не копия реальных снов, а литературная условность, но в их структуре уже запечатлены некоторые черты, присущие реальному сновидению: в них появляются персонажи и ситуации, целиком созданные воображением, хотя и подсказанные реальностью; в сне возможно то, что невозможно в действительности, например, раздвоение людей и явлений («гостья», приходящая к Вере Павловне в третьем сне, – одновременно и Бозио, и де-Мерик), фантастические превращения, алогичные переходы от одних представлений к другим. В то же время содержание сна связано с реальными событиями, мыслями и впечатлениями, сон не выпадает из общего потока психологической жизни героя.

Отметим еще и то, что Чернышевский с удивительной художественной смелостью идет на соединение формы сна с формой дневника (третий сон Веры Павловны): во сне появляется дневник, хотя наяву Вера Павловна никогда его не писала; это «психологический дневник», который ведется отчасти сознанием, а отчасти подсознанием.

В заключение обратим внимание на то, как искусно пользуется Чернышевский сочетанием разнообразных форм психологического изображения для воспроизведения особенно сложных и особенно важных для нравственного развития героев душевных состояний. Так, один из ключевых психологических эпизодов романа – решение Лопухова «уйти со сцены» и предшествующие этому переживания – дан как бы в разных ракурсах. Во-первых, перед нами непосредственное воспроизведение душевного состояния героя в данный момент, переданное с помощью внутренних монологов разного типа, несобственно-прямой речи и авторского психологического изображения. Тут же – сопровождающий эти формы авторский комментарий, позволяющий взглянуть на внутренний мир героя уже со стороны и тем самым увидеть в нем что-то новое. Еще более отчетливо этот взгляд со стороны проявляется в сцене, где поведение Лопухова и мотивы этого поведения анализирует Рахметов, – это уже третья форма психологического изображения. Наконец, то же самое психологическое состояние анализируется еще раз по прошествии некоторого времени – в письмах Лопухова и Веры Павловны. Примечательно то, что это уже анализ, отделенный во времени от самого переживания: герои успели «выйти из ситуации», успокоиться (чему способствует и форма письма) и заметить в психологической картине такие штрихи, которые раньше были не видны. Изображение с разных точек зрения, при помощи различных средств психологизма раскрывало душевную жизнь героев максимально подробно и всеобъемлюще, а главное, окончательно прояснялись суть этой внутренней жизни, ее нравственные основания, что и было в конечном счете художественной задачей Чернышевского.

Как современными критиками, так и последующими поколениями литературоведов роман Чернышевского воспринимался прежде всего как социально-политическое произведение в аллегорической форме, пропагандирующее революционно-демократические идеалы. Такое представление о романе отчасти заслоняло его художественные достоинства, в том числе уникальный, новаторский для своего времени психологический стиль, смелость Чернышевского как художника-психолога[41]. Между тем Чернышевский вместе с Толстым и Достоевским, практически одновременно с ними, поднял художественное освоение душевной жизни человека на качественно новый уровень[42]. В «Что делать?» внутренний мир личности предстает в его реальном богатстве и разносторонности, в противоречивости и динамике; благодаря значительному объему психологического изображения и применению самых разнообразных способов и приемов воссоздания психологических процессов внутренняя жизнь людей выглядит достоверной. Чернышевский сделал психологизм одним из главных способов постижения и разрешения жизненных проблем, утверждения высокого идейно-нравственного идеала. Из его современников только Толстому и Достоевскому удалось, пожалуй, вернее и глубже воспроизвести внутренний мир человека.

Л.Н. Толстой

«ВОЙНА И МИР»

Общим и частным особенностям психологизма Льва Толстого посвящена огромная научная литература. Анализировать ее или вступать в полемику не входило в наши задачи. Точно так же полностью рассмотреть проблему толстовского психологизма, хотя бы даже в одном романе, в рамках этой книги не представляется возможным. Задача данной главы иная: постараться сжато определить основные особенности толстовского психологического стиля в «Войне и мире», отчасти суммируя наблюдения и выводы, уже сделанные в научной литературе[43].

Художническое миросозерцание Толстого, чрезвычайно сложное и противоречивое, изменявшееся на протяжении его долгой жизни, требует для своего анализа подробного разговора. Мы сосредоточимся здесь лишь на тех его сторонах, которые непосредственно влияли на складывание толстовского психологизма 1860-х годов.

Толстой с самого начала творчества отчетливо сознавал всю несостоятельность русской жизни его времени, особенно подчеркивая в ней несправедливость общественного устройства. Толстой-художник рассматривал ее прежде всего с точки зрения моральной, делая акцент не на социальной, а на нравственной стороне вопроса. Корень всех бед он видел в том, что современный ему человек (прежде всего это касалось, конечно, высших классов, дворянства) утратил твердую и ясную нравственную позицию, живет недостойной жизнью, руководствуясь ложными интересами. С огромной художественной силой Толстой запечатлел ту переоценку ценностей, которую считал губительной для человека: вместо того чтобы стремиться к добру, истине и любви, люди стремятся к богатству, власти, наслаждениям праздной жизни. Тем самым подавляется естественная натура человека, он неизбежно опутывает себя массой недостойных мелочей, ложью и неискренностью.

Но если Толстой видел источник зла в нравственном мире человека, то в той же области он искал и противостоящих начал. Спасение человека и человечества также должно, по мысли Толстого, начинаться изнутри, с души. Писатель верил, что в каждом человеке обязательно живут начала добра, пусть и подавленные неестественным укладом жизни. В каждом человеке есть главное: врожденная нравственная мерка, совесть, которая никогда не молчит, оценивая каждый поступок, каждую мысль по самым строгим нравственным законам. И хотя люди научились более или менее успешно заглушать голос своей совести, он никогда не замолкает совсем: человек всегда знает (другое дело, что часто не хочет знать), поступил он дурно или хорошо. А это значит, что для каждого человека открыта и вполне реальна возможность стать нравственно чище и лучше, исправить себя и переменить свою жизнь, приведя ее в согласие с голосом совести, с естественной моральной природой человека. Для этого необходима сознательная внутренняя работа, честность по отношению к себе, постоянная проверка своих поступков, желаний, побуждений высшей моральной нормой – идеей добра, любви и справедливости. Человек может и должен быть лучше, чем он есть, – это одна из центральных идей Толстого, идея нравственного самосовершенствования. В своих лучших героях Толстой постоянно подчеркивает это ценнейшее, с его точки зрения, качество – «не оставляющее желание быть лучше».