Двойная игра - Александр Карасимеонов

Однако, слушая Неду, я все больше злился на обеих девушек. Они не знали, что произошло с Зорницей через несколько часов после их ухода. А мне рассказ Неды в кровавом свете самоубийства казался бессмысленным и нелепым.

В тот день я как-то «неадекватно» воспринимал смерть Зорницы Стойновой. Как видно из моих записок, эта женщина явно внушила определенные чувства сотруднику уголовного розыска с небольшим стажем, снедаемому сомнениями в своей пригодности к делу, которым он занимается. Естественно, что у меня появилась мысль: а можно ли было предотвратить смерть Зорницы Стойновой, не было ли фактов, нюансов, деталей, которые дали бы возможность человеку, взглянувшему на них профессиональным глазом, почувствовать угрожавшую ей опасность? Разве не должен он был заметить, что именно вокруг нее – по мере ведения следствия все более выступающей на передний план – сгущаются грозовые тучи?

Я вошел к Троянскому, стараясь расправить свои далеко не могучие плечи.

– Все знаю, – сказал он.

Он взболтал бутылочку с мутной белой жидкостью, вскинул ее и отхлебнул глоток.

Ясно, у него болит желудок. Самый неподходящий момент для разговора.

– Это самоубийство нельзя было предвидеть, – сказал он вдруг, как бы успокаивая меня. – И даже если бы мы допустили такую вероятность, каким образом мы могли его предотвратить?

– А самоубийство ли это?

– Возможность убийства никогда не исключается, и нам тоже не следует ее исключать. Но пока не будем выходить за рамки очевидного. С чем ты приехал из Стара-Загоры?

Я попросил разрешения сесть. Долго сидел в раздумье, опустив голову. Потом рассказал об открытии, которое сделал в Стара-Загоре – о неправильно указанном числе в регистрационных карточках, что уличало Зорницу во лжи.

– Я докладывал вам, что три раза встречался с Зорницей и, так сказать, изучил ее. Она не считала себя виновной в смерти Борисова. Ей казалось, она спаслась от чего-то, избежала какой-то беды, она не могла скрыть охватившего ее чувства облегчения… Она была женщина энергичная, способная многого добиться, только вот с мужчинами ей не везло. Всю жизнь искала достойного ее мужчину и при этом совершала грубые ошибки. Когда она первый раз вышла замуж, ей попался глупый мальчишка. Потом хотела выйти замуж за Патронева, затем за Ангела Борисова… Были, вероятно, и другие кандидаты. К тридцати годам она уже составила себе ясное представление о том, какими качествами должен обладать ее муж. Она прекрасно сознавала свои достоинства – красивая, здоровая, умная, энергичная, уверенная в себе, такие женщины знают себе цену и хотят найти человека, который понимал бы, что он получает.

Троянский рассмеялся.

– Много же достоинств ты у нее открыл! А ложь, которой она тебя опутала? Ты посчитал, сколько раз она тебя обманула?

– Она лгала… Но я не понимаю, почему! Вся соль в этом: к чему ей была вся эта комедия? Если мы найдем ответ… Должны найти… Может, это объяснит…

Троянский задал мне вопрос, которого я давно ждал:

– Насколько я помню, сроки следствия по делу Ангела Борисова подходят к концу, не так ли? Будешь закрывать?

– Разрешите продолжать. Формальное право у меня есть, поскольку теперь дело связано со смертью Стойновой.

– Хочешь установить новые сроки для старого дела?

– Но они связаны между собой!

– Одно перерастает… или прорастает в другое, так? – Троянский растянул губы в знакомой ехидной улыбке. – Очень хорошо тебя понимаю. Все вы ворчите на сроки. А никуда не денешься. Формально ты обязан закончить дело о самоубийстве Ангела Борисова. Ну, если появится что-то новое, тогда вернешься к нему…

– Не могу я подписать заключение, – повторил я упрямо.

Троянский понял, что я решил взять на себя весь риск, который влечет за собой неподчинение, а потому, помолчав некоторое время, с кислой миной произнес:

– Сколько дней просишь?

– Десять.

– Пять. И больше не дам, а наложу взыскание.

– Пяти дней мало.

Я твердо стоял на своем, как будто сюрприз, который преподнесла нам Зорница Стойнова, давал мне на это право.

Троянский нашел в себе силы не выгнать меня из кабинета. После довольно долгого мрачного молчания он сказал:

– Пять. И ни днем больше. Докопаешься до чего-нибудь, вернемся к этому разговору. Ничего не выяснишь – закроешь дело. А пока до свидания.

ГЛАВА XXIII

Итак, теперь на мне висят два самоубийства (а может, и не самоубийства?).

Я вновь осмотрел квартиру в доме возле Третьей градской больницы.

Библиотека у Зорницы была весьма небогатая, из чего можно было заключить, что эта женщина не питала особой любви к чтению. Было у нее, однако, несколько альбомов – репродукции великих мастеров. Вероятно, она стремилась приобщиться к изобразительному искусству – ведь как-никак она добывала свой хлеб занятием, близким к рисованию. Куклы оживали под искусным прикосновением ее кисточки.

Гардероб молодой женщины был невелик, но прекрасно подобран. Дубленка. Норковая шуба. Когда и для кого надевала она эти роскошные меха? Шерстяные кофты, платья, костюмы – все из хороших тканей, с едва уловимым ароматом дорогих духов… Как видите, в нашем деле приходится быть барахольщиком, товароведом, оценщиком из комиссионки, чтобы иметь возможность получить конкретные, точные знания о вещах, которые окружают наших клиентов и в рабочей, и в домашней обстановке.

Я пришел к выводу, что Зорница тратила все свои доходы на красивые тряпки. Либо, как одинокая женщина, пользовавшаяся успехом у мужчин, получала их в качестве знаков внимания или (не стоит умалчивать, хотя мне не доставляет ни малейшего удовольствия говорить об этом) платы за благосклонность, которую она им оказывала. От таких рассуждений до грубого слова «проституция» (занятие, встречающееся в наши дни в различных формах) – один шаг… Но как мне не хотелось делать этот шаг! «О мертвых или хорошо, или ничего!» – позволено ли мне спрятаться за сие мудрое нравственное правило? (Знаю, что мне ответит Троянский, если я спрошу его об этом).

Чем дальше, тем явственней слышен в моих записках элегический тон – следствие моего личного отношения к умершей… Однако я понимаю, что тон этот никак не вяжется с тем, что мне предстоит делать сейчас.

Я предпринял осмотр квартиры, чтобы найти хоть какие-то, хоть еле заметные следы лихорадочных, беспорядочных действий, – следы, способные разрушить впечатление исключительной аккуратности и обдуманности, с какими было совершено и это самоубийство. Но следов не было. Розовый шелковый халат, который Зорница сняла перед тем, как ступить в ванну, висел на никелированной вешалке. Синие с розовыми помпонами тапочки стояли рядышком перед ванной, словно, ложась в нее, она собиралась только искупаться… На стенах ни единого пятнышка крови. Точно и, похоже, со знанием дела Зорница вскрыла себе вены и, хладнокровно ожидая наступления конца, не вынимала рук из воды, словно хотела, чтобы картина, которая представится глазам открывшего дверь, не была безобразной…

Я помнил другое самоубийство, тоже совершенное в ванной. Два года тому назад человек (регулярно, впрочем, гостивший в психиатрической лечебнице) дождался, когда все домашние ушли, и с ожесточением разрезал все – какие только увидел на своем теле – вены. Затем он протянул руку, чтобы погасить свет, – и на стене остался красный предостерегающий знак, потом кровь его брызгала на пол и на стены, пока он шел к ванне, чтобы лечь наконец в свою последнюю, полную воды постель.

Я сопоставил воспоминание об этом зрелище, похожем на бойню, с красивой, эстетической картиной смерти молодой женщины. И тогда в голове моей поселилась навязчивая мысль о сходных обстоятельствах гибели двух людей – Борисова и его любовницы. Казалось, передо мной два произведения некоего зловещего искусства, выполненные кем-то с исключительным мастерством, где все, вплоть до мельчайших деталей, глубоко продумано.

Красен Билялов работал в этот день в утреннюю смену, поэтому я предоставил ему самому назначить время встречи, что, в общем, не в наших правилах. Но я не хотел, чтобы это приглашение встревожило его.

В три часа дня в дверях показался мужчина лет сорока. Он был в темно-бежевом коротком плаще спортивного покроя с поясом и широкими остроугольными бортами. Худое бледное лицо, неторопливые размеренные движения…

Сел, закурил предложенную мной сигарету. С первой же минуты я лишь почувствовал то, в чем позже убедился: движения у него замедленные, ответы тоже. Сначала я лишь заметил, что взгляд у него туманный, отсутствующий… Он был слегка рассеян, что неожиданно в пришедшем к следователю по вызову (ведь даже для самого праведного человека момент этот не из приятных).

– Пожалуйста, расскажите все, что вам известно о гражданке Зорнице Стойновой.