Бабло пожаловать! Или крик на суку - Виталий Вир

— Я всегда улыбаюсь, — ответила она. — Как родилась. Потому что, это был счастливый день.

— День рождения?

— Ага.

— Из этого состоит Ваше счастье и оно длится по сей день?

— Ну, что Вы?! А Вы разве не знаете, из чего состоит счастье?

Рамсес вздумал отыскать ответ в голове.

— Да, как-то и не думал, — протянул он, крутившуюся в мозгах мысль, сам не понимая, толи и впрямь никогда не задумывался, из чего состоит счастье, толи с потерей памяти не может вспомнить, до чего додумался в свое время. — Скорее всего, я не знаю.

— Вот поэтому у Вас в глазах нет радости.

Он поразмышлял о взаимосвязи выражения глаз со счастьем, но, без особых выводов, смог лишь повториться:

— И все же, по-вашему мнению, из чего состоит счастье?

— Мне говорила моя бабушка, что само счастье — оно небольшое и даже вовсе малюпасенькое. Но этих крошечных капель в воздухе много и они постоянно пополняются с неба и не закончатся, даже, если все люди начнут разбирать их оттуда! И потому что они мелкие, капельки никогда не падают на землю. Но, если кто-то улыбнется, крошечное счастье попадает в него и остается в нем до тех пор, пока человеку не становится грустно. Если же часто улыбаться, то капелек внутри станет так много, что счастье уже никогда его не покинет.

— Так Вы всегда улыбаетесь, чтобы пополняться капельками счастья?

— Кажется, их у меня столь много, что я способна ими уже делиться, а улыбаюсь давно я потому, что внутри уже просто счастлива.

— Поделитесь, — попросил Рамсес и впервые с пробуждения широко улыбнулся.

— Вот Вы и получили капельки счастья, а я тут не при чем.

Рамсес не ответил и продолжал широко улыбаться. Вспоминая сказанное Юлей, он удивлялся, что, оказывается, для счастья ничего не надо делать, кроме, как просто выражать удовольствие. Но оттого, что он сейчас так надолго расплылся в улыбке, ему даже показалось, счастья в нем так много, что от легкости, заключающейся в невесомости каждой крошечной капельки, он вскоре оторвется от стула и полетит. Подумав об этом, у Рамсеса выразительное движение мышц лица приобрело еще больший максимум.

За разговором, и пребывая в раздумьях, он не заметил, что Юля уже накрыла стол.

Вера отказалась присоединиться к ним и Рамсес разлил чай на двоих. После этого он сложил руки перед собой и попросил Юлю прочитать молитву. Она охотно согласилась. Продекламировав наизусть священное писание, они принялись пить чай, а Рамсес с радостью продолжил разговор:

— Юля, Вы, вот прям, ежедневно улыбаетесь?

— Я не улыбалась, — ответила она, протягивая гостю кусочек выпечки, — когда у меня, до Веры, было две беременности.

Ошеломленный ответом, Рамсес чуть не выронил выпечку из рук.

— Мы с Дэвисом, — продолжала Юля, — сильно хотели ребенка, и тогда моя врач— гинеколог помогла мне. Она приходит к нам в церковь. Врач сразу предупредила, что у меня большая вероятность родить ребенка с синдромом Дауна, поэтому мне надо было пройти все обследования на выявление нарушений плода во время беременности — это я запомнила дословно и не забуду. Но мое первое положение на ранней стадии само закончилась выкидышем и, думаю, это получилось потому, что мои бабушка и дедушка были против. А больше всех тогда ругалась прабабушка Дэвиса. От этих стрессов я сильно уставала.

— Но, я так понимаю, прабабушка Дэвиса не знает, что у нее родился праправнук?

— Надеюсь, когда доча подрастет и станет еще красивее, мы их познакомим, а слов уже не надо будет говорить. Когда же я забеременела во второй раз, мы уже никому из наших не сказали. Но плоду поставили диагноз — синдром Дауна. Как у меня и Дэвиса. Тогда мы с Дэвисом много плакали, а когда мы решились на аборт — это решение далось нам ужасно болезненно. К счастью, я оказалась в положении в третий раз. Теперь, у нас есть красивая девочка. А вместе с ней в доме прибавилось благодати — Вера же улыбается, как и я, — пояснила она, ласково поглядев на дочь, чей детский голосок тихо, потому неразборчиво вел беседу от имени куклы с другими игрушками.

— Я не помню, чтобы я слышал о каких-то историях, которые меня впечатлили, но… — не закончив фразу, он растерянно замолчал, а, улыбнувшись, добавил: — впрочем, сейчас я вообще мало что помню.

— А как это, когда ничего нельзя вспомнить?

Рамсес пожал плечами.

— Ну, собственно, — сказал он, жуя, — и сравнить-то мне не с чем. Я не помню свое имя, да и других имен тоже. Не сохранилось в памяти, как Дэвис привез меня к себе домой и, в общем, чтобы не спросили, я обо всем забыл. А так, в беседе, я о чем-то знаю, многое понимаю и даже ведаю значение некоторых слов… Но в целом… Вот такое мое соприкосновение с прошлым, — так подытожил Рамсес. Он вновь пожал плечами, но теперь улыбнулся, а после сделал глоток ароматного чая.

— Что же Вы сегодня услышали незнакомое?

Он поднял глаза и посмотрел на улыбчивую Юлю, вспоминая. Сказал же Рамсес о первом, что пришло на ум:

— Допустим, я забыл, что надо молиться перед едой, и совершенно вылетело из головы, что за это я отправлюсь в ад! Хорошо, прабабушка Дэвиса мне напомнила и теперь я снова это делаю, вот только мне придется заново молитву выучить.

— А может, Вы не забыли, а просто никогда этого не делали?

В этот раз он весьма глубоко задумался.

— Да, да, — вторила Юля, размышлениям Рамсеса, — правда, это может так быть. Вы делали что-то одно и вовсе другое, а, вот, молиться перед едой — Вы с этим не жили.

— Постойте, Юля, а что, можно кушать и без молитвы? Прабабушка Дэвиса сказала, если не крестить еду, Бог обидится, а там мне и до ада недалеко, чтобы туда угодить. Где, как я понял с ее слов, невообразимо страшно.

— Ой, я так вот Вам и не скажу. Но, знаю, что многие живут по-другому и по всякому бредут к вере. Некоторых я даже такими видела в церкви: они столбиком стоят перед иконами, шепчут молитвы, но воровато всегда оглядываются. Помимо них, есть люди, кто жизнь проживает, но так и не дорастает до молитв перед едой. А кто-то ползет в вопросах церковных со своей скоростью. Вот, я. До Дэвиса и знакомства с отцом Велоретом, я тоже никогда с бабушкой и дедушкой не молилась до того, как кушать. Они же мне пояснили и я теперь, и Вера — мы не можем не помолиться перед едой, — с заботой и строгостью в голосе заверила Юля.

Рамсес озадачился. До этого он выслушал прабабушку и подумал, что, с потерей памяти, просто многое забыл из своей, когда-то нормальной, жизни. Теперь же ему надо было понять, как он себя вел хотя бы перед той же едой.

— Вам к отцу Велорету надо. Он хороший. Он всем помогает. Он самый лучший друг для нас.

— Ну, да, возможно — мне надо с ним увидеться. Вообще-то, до этого, я думал, что Дэвис мне поможет. Если, нет, тогда посмотрю.

— Да, Дэвис помогать любит и умеет.

— Как вы познакомились?

— Я пришла петь в хор, а он там уже пел. Это давно было.

— А Ваши родители, они, где сейчас? В моем с Вами разговоре прозвучали только бабушка с дедушкой.

— Сейчас — не знаю. Как мне рассказывали бабушка с дедушкой, когда я родилась, я ничем не отличалась от других малышей. Только потом могла плохо говорить. Но мои родители старались, чтобы я начала разговаривать и у них многое получилось, а в два года врачи им сообщили, что я больна.

После этих слов, на мгновение, грусть пробежала у нее по лицу и Юля перестала улыбаться, но, заговорив, радость вновь появилась:

— Я не успевала за другими детьми. Не могла говорить и начала ходить поздно. Папе и маме сказали, что я не смогу быть, как остальные, — радость вновь сошла с лица и она пожала плечом, стараясь улыбаться, но все же огорчение выдавало себя с появившейся в ней грустью. Бодрясь, Юля добавила: — Но я каждый день перед сном, говорю спасибо всем, особенно тем, кто помог мне стать той, как я сейчас.

— Родители, я так понимаю, после слов врача, перестали Вам помогать?

— Папа отказался от меня, когда поговорил с врачами… и мама тоже. Она любила папу и не хотела с ним расставаться. Тогда же они и уехали далеко, на Камчатку. Там умерла мама от тяжелой простудной болезни, а папа, как начал сильно пить, так больше о нем мы ничего не знаем.

— Вам их не хватает? — спросил Рамсес и лишь затем подумал. Ему было неловко за такой прямолинейный вопрос в столь далеко не легкой ситуации для нее.

На его удивление, Юля не изменилась в настроении: она, как и прежде, продолжила радостно улыбаться.

Рамсес не удержался и снова спросил, но теперь, естественным образом, удивленно:

— У Вас улыбка не сходит с лица, даже когда Вы говорите о родителях?

— А я уже столько думала. Вот, всю жизнь! Что для меня теперь все — как происходит, то пусть тому и быть, а главное уже свершилось и у нас родилась дочь, — Юля улыбалась еще выразительней. — А их я сильно люблю — они подарили мне жизнь. Как вспоминаю о них, мне всегда становится приятно и тепло на душе.