Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов

Он носа теперь сюда не сунет, — сказал второй, рассердив Эгамова. Эгамов хотел вступить с ним в спор, доказать, что не смеет он так пренебрежительно говорить о командире. Ведь командир вовсе не виноват во всем этом хаосе, он хотел только добра, и Эгамов этому свидетель.

Кто-то еще подошел с ведром мусора к свалке.

— Бекова не видел? — спросили рабочие у него.

— Нет, а кто этот Беков?

И снова хотел Эгамов воззвать к совести этих рассерженных на командира людей, потому что все они были сыновьями воинов Бекова.

Отцы их, те, кто строил этот завод тридцать лет назад, а затем стояли за станками и машинами, передали свою профессию детям, чтобы те помнили командира и преклонялись перед ним.

— Эй, Бекова не видели? — кричали люди в разных концах двора.

Не мог Эгамов понять, как он не лишился дара речи, когда вдруг увидел командира.

Открылась дверь конторы, и вышел на зов людей Беков.

— Я Беков, — сказал он тем, кто искал его.

Но, к удовольствию Эгамова, рабочие уже уходили с завода, потому никто не услышал командира.

Командир хотел было пойти за ними к воротам, но что-то остановило его.

Постояв немного возле свалки, Беков снова ушел в контору.

И еще Эгамов подумал, что должен был ослепнуть, увидев таким страдающим своего любимого командира. Бледное, странное лицо Бекова искажалось оттого, что он разбил свои очки, но Эгамов не знал об этом.

Бывший адъютант опустился на кусок рельса — так ослабел, что не мог встать, чтобы пойти утешить командира.

Ну как объяснить ему все это? А может, он давно знал сам, знал, что ровно через два года после его отъезда пришел из Бухары приказ о том, чтобы не строили далее завод в Гаждиване?

Было сказано в приказе, что допущена ошибка с рекой. Река слишком слабосильная, чтобы напоить одновременно и завод с городом, и колхоз Нурова.

Но так как колхоз уже оформился и земля рожала на полях своих хлопок, а завод и Гаждиван только строились, решено было дать реку в пользование колхозу, чтобы колхоз мог всячески расширяться за счет пустынных земель.

Хлопок было приказано возить теперь не в Гаждиван, в его маленькие глиняные цехи, а в большой город Бухару, где работал комбинат, построенный еще давно учеными специалистами из Петербурга.

Все было сказано в этом приказе о промышленности, о реке и о колхозе, но ни слова о людях Гаждивана, которых к тому времени набралось уже более трехсот душ вместе с воинами Бекова.

Сорок из них было занято на неудавшемся заводике — его почему-то тоже сразу не закрыли, — а остальные, не получив никакого приказа, самовольно пустились во всякие промыслы, преимущественно частные, на ниве огородничества.

Эгамов буквально поседел за ночь, когда узнал о приказе. Он писал Бекову, чтобы тот приехал и скорее разрубил саблей эту ложь. Казалось ему, что командир не мог допустить ошибку, что все это козни предателей.

И даже пустился Эгамов в плавание на лодке по обмелевшей к тому времени реке, чтобы найти тех, кто в чужих землях загородил воду, чтобы отнять ее у строящегося Гаждивана.

И как он был поражен, когда нигде не обнаружил вражеских дамб и перегородок и не увидел подозреваемых людей — просто сама река от усиленной эксплуатации не могла более накапливать в себе воду, чтобы хватило ее и на Гаждиван и на колхоз.

«А сейчас, — думает Эгамов, — надо пойти к командиру и сказать: не надо грустить. Что бы там ни было, а прожили мы не зря. И я счастлив, что повстречался с вами, командир…»

Пугаясь собственных шагов, приблизился Эгамов к двери конторы и постучал.

Беков не ответил.

— Командир, — сказал Эгамов, не решаясь открыть дверь, — пора отправляться домой. Я заварю крепкий чай, и он снимет усталость. И сын Маруф, наверное, ждет нас с горячими лепешками.

Еще немного постоял он за дверью, как провинившийся, и тихо вышел с завода, чтобы позвать людей на помощь.

Убитый горем старый командир лежал теперь в конторе на кровати и тихо размышлял о прожитой жизни. Наслышался он намеков Нурова о том, что ждет его в Гаждиване, и сомнения стали терзать его.

И чтобы избавиться от них, Беков отложил обед, устроенный в его честь Нуровым, и тайком приехал из колхоза поглядеть на город своей юности.

Все, что он увидел сегодня, не было для Бекова полнейшей неожиданностью. С годами, когда его стала посещать мудрость, Беков начал понимать, что строить новую жизнь, никакому народу доселе не известную, гораздо сложнее, чем разрушить старую. Не так-то легко, отложив саблю, одним взмахом которой можно было уничтожить врага, взять кирку и таким же взмахом построить город и переселить туда людей.

Он столько работал в разных углах страны и видел, что люди, подобные ему, потерпели крах и захирели их города и веси, а удача сопутствовала только тем начальникам, города и заводы которых были заложены с большим умом и вкусом, без особой спешки, с учетом природы и других неизвестных тогда Бекову обстоятельств.

Сидя в конторе умирающего завода один на один со своим горем, Беков вдруг вспомнил о своем давнем приятеле, бывшем и нынешнем секретаре обкома Мавлянове, который лучше других знал о Гаждиване.

И Беков решил немедленно поехать к нему в Бухару, ибо люди, которым он обещал здесь жить, ждали.

Гаждиван пустеет, как только заходит солнце. Закрываются парикмахерские и пекарни. Жизнь переходит с улиц во дворы, где валит дым от очагов — гаждиванцы готовят свой бесхитростный ужин и, поев, сразу ложатся в постель, чтобы за ночь остыть немного от жары.

День прошел, и слава богу. Больше нечего ждать: ни чуда, ни наводнения.

И только те, кого мучает бессонница, допоздна в чайхане рассказывают небылицы и дразнят перепелок при свете факелов.

И еще молодые люди, которые в силу своей лености не хотят уходить в Бухару на заработки, собираются в этот час возле обелиска и, посвистывая, смотрят в темноту главной улицы.

Потом, одурев от безделья, начинают драться. Дерутся, разделившись на улицы, и к утру весь Гаждиван покрывается камнями и палками.

И от этого Эгамову работы прибавляется. Ходит он и убирает в ведро камни с обелиска.

— Не пойму я нынешнюю молодежь, — часто жалуется бывший адъютант, сидя в чайхане. — Если уж очень руки чешутся, то пусть дерутся так, как дрались мы, отцы их, не по пустякам и личным обидам, а за великое дело…

Сейчас и пришел в эту чайхану