Письмовник, или Страсть к каллиграфии - Александр Иванович Плитченко

русского танца и советской песни, что американские теоретики выступают по национальному телевидению с рассуждениями о стиле «тимоня»!

А у нас и городской рок-клуб есть, и доморощенные теоретики выступают, рассуждая о рок-музыке и традициях «советского рока»!

И вот уже в таких местах, как благословенная Ситни-ковская земля, даже только одно название которой — есть уже знак нашей вековечной культуры, — долбит уши и души «тяжелый, металлический рок»!

Нет, дорогой мой, я не мыслю срочно переодеть всех ситниковских девчат в музейные сарафаны, а парней в лапти, не мыслю оставить им только ежевечерний хоровод и игры «А мы просо сеяли, сеяли…» Но должно же быть донесено до них верное понятие, что когда девушка-сибирячка — крепкая в кости, здоровая от природы, в обиходе — плавная и улыбчивая, спокойная и даже чуть медлительная от сознания своей молодой красоты и проснувшейся силы — она вдруг начинает трястись и дергаться, как больная, то это ее не украшает, это ей не идет, это ее уродует, это выглядит неестественно, как неестественна была бы в хороводе вы-мороченная горожанка, уторканная в американские брезентовые штаны с металлическими нашлепками и заклепками.

Зачем культура, присущая совершенно иному укладу жизни, иному социальному устройству, иной традиции, проникает в глубину нашего народа?

Всякая культура — возделывание. Зачем же мы позволили возделывать души нашей молодежи под всходы совершенно чуждых нам уродливых цветов зла?

Если природный труд, труд общественно полезный рождает естественное поведение и тягу к родной красоте, то ползучее навязывание, внедрение по всем каналам информации чуждых самой природе земледельца ритмов и движений — в конечном счете все это (помноженное на шлягер, бестселлер, киножвачку) отвращает его от природного труда, от родной красоты, от земли и уносит на свечение миражной легкости бродяжной или городской жизни.

И знаешь, вдаваясь в жизнь и деятельность западных рок-ансамблей и групп, убеждаешься, что все эти их экстравагантные одеяния — цепи, лохмотья, наряжение парней девицами и наоборот, отвратно-истошный грим, вспышки и мелькание света, дым, текущий со сцены, взвизгивания, вскрики и ритмичный грохот — все это современный шаманизм, столь же изощренно одурачивающий молодежь и уводящий ее от понимания реальной действительности, выводящей из реального сознания.

Зачем нам эта возрожденная форма дикости?

Зачем, с какой целью благой, с какой доброй целью бегает по эстраде и извивается мужчина в серебристых брючках, выкрикивая: «Я бегу, бегу, бегу, бегу, бегу, бегу, бегу, а он все светит!..»

Зачем глушат слушателей восьмьюдесятью децибел-лами грохота и пошлости?

Я совершенно отчетливо слышу голос зла в их голосах. Да и музыкальный авангард Запада этого не скрывает. Одна из новых групп тяжелого рока так и назвала свою программу — «Крик дьявола». Другая прогремела с диском «Разрушитель».

Как тут не вспомнить провидческое описание подобной музыки А. К. Толстым в рассказе «Упырь» (1841): «Руневский увидел множество несчастных, скованных цепями и объятых огнем. Черные дьяволы с козлиными лицами хлопотливо раздували огонь и барабанили по их головам раскаленными молотками. Вопли, проклятия и стук цепей сливались в один ужасный гул, который Руневский сначала принял за музыку…»

Я совершенно отчетливо слышу голос разрушения в ритмах и голосах «рока».

Слух, отбитый в ранней молодости этими «криками дьявола», никогда не сможет воспринять ни тонкостей народной музыки, ни богатства музыки классической, ни нежных интонаций здоровой простой жизни.

Так у молодых крадут их будущий мир, исходно заужая его до самой примитивной биологии.

КОМУ ЭТО ВЫГОДНО?

А ты посмотри, как оживает село, как оно роднеет, когда приезжают туда братья Заволокины! Каким добрым, сердечным, глубоким светом жили глаза людей, собравшихся в зале ДК железнодорожников, где братья проводили Праздник русской гармоники!

Сидел я там, слушал своего земляка с Омки из села Балман — это артист высокого класса, виртуоз, смотрел и неотвязно повторялась в сознании фраза: «О, если б навеки так было…»

А ведь Шаляпин не жаловал частушку, гармошку, был приверженцем русской протяжной песни. Но теперь, когда культура бытового исполнения протяжных песен практически сошла на нет, мы и частушке рады невероятно, и понимаем, что Заволокины, собирая и пропагандируя частушку, гармонику восхваляя, делают очень большое дело, они раскрывают души сельчан радостью, они породняют нас, разобщаемых «кичем» и массовой культурой.

Что делать?

На первых порах хотя бы не делать вид, что мы без рок-музыки — дикари и замшельцы.

И самим помнить и другим напоминать — на каком языке мы говорим, как называется республика, в которой живем, что изображено на нашем Знамени, что завещано нам отцами, дедами и прадедами. И где же среди всего этого — святого и вечного, родного и доброго — найдется место для «тяжелого, металлического рока»? Его место в нашей культуре — место червя в яблоке.

Письмо седьмое

Значит, вернулся из Ситникова? А я днями отправляюсь на Алтай и, если будет возможность, то стану писать тебе оттуда — хотя бы коротенько. Так мы с тобой и попутешествуем, обмениваясь письмами, я — по ситниковской земле, а ты — по Алтаю.

Каюсь, но нарушил договор и не прислал тебе своего сюжета в обмен на твои, которыми ты меня буквально засыпал. Их было так много, что об одном я тебе в прошлом письме и не написал. Не подумай, что он мне не понравился. Сюжет вполне жизнеспособный, нарастить на него добротного «мяса» — и получится толковый и актуальный рассказец:

Некто Сидоров прощается с женой, садится в лифт, опускается на первый этаж. Но тут он уже не один выходит из лифта, выходят один за другим четыре одинаковых, идентичных Сидорова. За одним подкатывает черная «Волга», другой уезжает на «газике», третий уходит пешком (недалеко до службы), четвертый уезжает на автобусе.

В твоем сюжете нет середины. Ты его заканчиваешь сразу тем, что вечером все четыре Сидорова входят в лифт и катят вверх к своей квартире, а там на площадку выходит опять только ОДИН, но с четырьмя зарплатами в кармане…

Середина очень нужна.

Решить ее можно так:

днем, в служебное время, дело происходит так — хотя Сидоровых стало четыре, у них остался один на всех голос, один на всех слух, один на всех ум. И если кто-то из них говорит по телефону, то дозвониться до остальных — невозможно. Если кто-то из них начал думать, то остальные в это время не могут думать — ум-то один.

Будет определенная перекличка со стихотворением В. Маяковского «Прозаседавшиеся», только там все дело в обилии заседаний, на которых приходится сидеть служащим, потому они физически