Алистер (СИ) - "Гори Вива"

Мы оба вернулись к фотографии, на которой было снято множество людей, а некоторые в одинаковой форме, а в стороне Шарлотт. Она искренне улыбалась и смотрела не на камеру, а на того, кто снимал.

— Всё, что я знаю, — папа тогда стоял у камеры. А этих людей я не узнаю, хотя фото стоит тут три года или больше.

— А кем твоя мама работает?

— Швеёй.

Здание за спинами людей подсказывало, что это не рабочее место швеи. И на больницу больно-то не похоже. А люди совершенно разных мастей: молодые, старые, в жёлтой форме, без формы. Впрочем, детей не было.

— Ага… — неоднозначно протянул я.

Только после этого я вникнул в фотографию, но на тот промежуток, на который она рассчитана, я всего-то успел поймать шум и одинаковые тексты благодарностей. Молодые пожимали друг другу руки, старые же глядели на них с любовью и признательностью, но ещё с ужасным недовольством.

— Моя дочь посмела не прийти ко мне, а отобрала квартиру и всех моих внуков! — говорила одна бабушка другой.

— Нас всех тут бросили, так зачем вспоминать о тех, кто запихал нас сюда?

— Именно. Лучше рожать сыновей. Дочери всех упекают в эту тюрьму слабого режима. — Вторила та.

— Зачем тюрьмой-то называть? В этом доме нам ходя бы рады. — Она хотела переубедить подруг, но тоже находила в тех словах правдивость.

— Ладно. Упекают и платят. Поднимают экономику. Но нам какой прок в этого?

— Где-то жить всё-таки надо. Жаль, ведь родила сына, а его невестка ненавидела меня за то, что я якобы деньги из их семьи забирала. Они обязаны обеспечивать своих родителей, иначе какой смысл было растить их? Я рожала для чего?

— Хорошо сказано. Благодарны должны быть, что из-за них мы потолстели на десять-двадцать килограмм после родов. Теперь есть у нас только эти молодые люди. Шарлотт, например, каждые день ко мне заходит и проверяет, всё ли со мной в порядке, предлагает поесть и воду подносит.

— Волонтёров пруд пруди. Ты особо не радуйся.

— Месье Алистер?

— Что, звёздочка моя?

Она заметно смутилась из-за моего обращения. Я уже не придаю прозвищам значение в последнее столетие. Само вырывается, ничего не поделаю. Но есть те, кого хочется и вишенкой назвать, и я не сдерживаюсь.

— А когда вы пойдёте к моей маме?

— Могу поинтересоваться зачем?

— Ну… я же говорила про крики и скрип, — потеряла Банжамин какое-либо стеснение.

— А я тот друг, который не любит ломать кровати.

Она меня не поняла, но всё равно кивнула.

Время уже приближалось к вечеру, солнце опускалось к горизонту, но мне как будто нечего делать. Я догадался, в чём проблема Шарлотт, в чём её заслуги, и в правильный момент смогу надавить на неё, если того попросят обстоятельства. Так что мне делать? Конечно же, вести беседы с ребёнком. Она помогала в доме престарелых и заботилась о людях почтенного возраста. Это вполне сгодиться за причину моего появления.

И у меня теперь не две роли: Проводник и левый знакомый. А все три: муж, друг и внутренний Проводник, который опасается раскрыть себя даже своему клиенту.

Я на секунду отвлёкся от Банжамин и прислушался. На этот этаж дома кто-то поднимается. Я хорошо различаю шаги и могу заверить, что они будут топтаться у порога в эту квартиру. Уверенный шаг, чёткое направление. Мужчина.

А Шарлотт тем временем на цыпочках подобралась к двери — на лицо моё поползла улыбка. Хоть что-то интересное!

— Я сейчас, подожди меня минутку. Я не буду тебе запрещать выходить. Можешь делать всё, что хочешь.

Она впустила незнакомца, и я стремительно вышел из детской, облокотившись плечом о стену.

Какой-то мужчина начал целовать мою жену прямо у порога. Так дело не пойдёт. Она даже не пыталась сопротивляться. И это на глазах собственного мужа!

— Кхм-кхм, — подал я знак. Он не помог. — Кхм-кхм!

Только после второго раза на меня повернулись голубки.

— Ой… — выдавила Шарлотт, но мужчина распахнул в ужасе глаза и оттолкнул женщину насколько можно дальше.

— Жак? — нахмурил тот брови.

— Удивительно, правда?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я же был на твоих похоронах…

— А я же говорила, что он не умер.

— Замолчи, ты просто сумасшедшая!

С этим я бы с радостью согласился, но, похоже, явился «мой» соратник.

— Это я, Альберт, ты меня помнишь? — он хотел от меня чего-то добиться, но я всего тихонько кивнул и повернулся к нему, делая вид, что тоже как-то разглядываю. Главное слово — «как-то», потому что у меня даже прорезей для глаз нет.

— И что с этого? Меня больше интересует, каким боком ты здесь.

— Поверить не могу… — не унимался Альберт. — Тебе же в голову попало… — он ринулся ко мне проверять голову, но я толкнул его легонько, но действенно.

Не любитель устраивать «людские» концерты, но без них сейчас не обойтись. Вроде я должен жену защищать, но она ведь тоже виновата…

— Только не надо переводить стрелки, — я грозно вперился взглядом на этих двоих, после чего Банжамин вошла в гостиную.

Я почему-то рад. Дочери не так мало лет, чтобы водить её за нос. Она достойна знать правду, которую на следующий день же забудет как страшный сон. Нет, плохой пример получился: кошмары люди запоминают лучше счастливых сновидений.

В конце концов, она же часть этой семьи, которой вскоре не станет. Никто же ей потом ни о чём не скажет. Но жаль оставлять её детскому дому, или как он там называется? Родители ругаются между собой — или не между собой, — то ребёнок смотрит на мир иначе. У него может что-то поломаться, но конкретно я не буду виноватым. У меня даже прописки нет!

— И давно это у вас? — меня не смущало присутствие Банжамин. Я позволял себе поднимать тон. — Альберт, как ты посмел? — Банжамин хлопала глазками и переводила свой взор между всеми нами.

Господи, ещё раз я…

— Её было очень плохо… — начал оправдываться Альберт.

— Плохо, значит, — я саркастично покачал головой. — Весомая причина, чтобы спать с моей женой!

Как я хочу засмеяться… Это невозможно. Смех так и рвёт меня изнутри. Я сдерживаюсь, как могу; из последних сил терплю.

Альберт поверил, что я Жак? И это только во-первых. Во-вторых, его отговорка: он прям боится посмотреть на меня. Эти французы все такие? В-третьих, собралась вся семья и любовник жены, который параллельно с этим приходится мне братом по оружию.

А теперь прошу прощения. Я осознаю, как это выглядит со стороны, и то совсем не смешно, да и ребёнок рядом. А пока я продолжу вести этот до жути неоднозначный фарс.

— А ещё что придумаешь?

— Я… Я же не знал, что ты жив…

— Прекрасно! — я уже почти перестаю делать вид, что меня всё должно выводить из себя.

— Ты не так понял. Я не договорил. Шарлотт любила тебя, и её было невозможно успокоить после того, как я пришёл рассказать о твоей… смерти. Она не успокаивалась, и мне пришлось брать ситуацию в свои руки.

Он вроде бы закончил — я могу возмущаться дальше.

— В свои умелые руки… — задумчиво подбавил огоньку я, что вызвало стыдливый румянец у обоих.

И тут вспоминается, что не найти француза, который не изменял своей жене (это вовсе не слухи), а у Альберта на пальце красуется кольцо. И на что я надеялся? Точно, на что-то менее нелепое. Возмущаться Альберт не хотел и стоял там в уголочке, словно впервые его поймали на измене. Шарлотт тоже от него не шибко отличалась. Я попал в эпицентр какого-то дешёвого цирка. Кстати, эти мужчины ещё бесхарактерные и любят только одного человека на всём белом свете — мать.

Зачем тогда люди женятся, если потом будут изменять? В этом вопросе я не разбираюсь, да и результата в любом случае не будет.

— Почему ты так говоришь? — напомнила о своём присутствии Шарлотт. — Ты же сам изменял мне со своей сестрой!

А что… это может походить на правду. По крайней мере, я не знаю, каким был Жак, исполнял ли семейный долг. У меня нет права его оправдывать, но хода назад уже нет. Да и вдобавок сестра… Не нравится мне это всё. Абсолютно всё. Не день, а сплошная истерика. Лишь Банжамин выделялась из нашей ругани. Прискорбно, что не я стою на её месте, отдохнул бы, посмотрел бы, как взрослые ерундой болеют. Но нет, мне приходится отвлечься от своей любимой белой маски, чтобы никто больно не обращал на неё внимание. Не люблю, когда глазеют.