Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

не был сотворён для жизни.

Наступал вечер, когда во дворе послышался шум – прибывала пани Кинга. Она была только в монастырских воротах, когда Саломея проснулась, как от небесного сна, поворачивая глаза ко входу, пламенеющие радостью новой и иной.

Было это земное чувство, хоть родственное небесной любви.

Кинга беспокойно бежала, не спрашивая никого по дороге, хоть монахини, вставая на колени перед ней, встречали её и вели, шепча что-то. Она не слушала их, боялась, может, услышать новость… Спешила.

И это была святая пани, духом рождённая сестра Саломеи и Ядвиги, но молодость со всей своей красой делала её как бы белой лилией, что весенним утром распустится.

Она была красивой, сверкала девичьим очарованием, хоть вся эта краса, казалось, не создана для земли, не было в ней ничего человеческого, кроме тоски изгнанных душ.

Бледная и без румянца, без яркой кожи, погасшей, её лицо было придивно очерченным, глаза и ресницы чёрные, что как занавесь спадали у тех окон духа, боязливо отворяющихся к свету.

Маленькие губки едва видимой полоской пересекали овал лица, немного печальный и худой. Выражение их было мягкое и испуганное, а, несмотря на это, на лице, во взгляде что-то объявляло сильную волю, чуткое и неспокойное внимание. Её красивые чёрные волосы были старательно покрыты чепцом, почти похожим на монашескую накидку. Платье на ней было серое и без украшений, никаких блёсток на нём, только для дороги, как признак достоинства, должна была надеть плащ, который съезжал с её плеч. Платье большими фалдами спадало на щуплую и хрупкую фигуру, которую сделали посты, бессонница и молитвы.

Что-то тихое, скромное было в этой пани королевского величия и ангельской скромности. Голос, которым она заговорила, остановившись на пороге и увидев Саломею, зазвучал, как детский, сладко и мягко.

Вытянули друг к другу руки.

– Сестра моя!

– Королева!

Кинга опустилась на колени при ложе, и, обнявшись, остались так долго соединённые друг с другом, не в состоянии вымолвить ни слова. Обе чувствовали, что это объятие на земле, может, последнее.

Мать Клара и другие монашки, которые сопровождали княгиню до порога, отступили от него.

Две святые женщины остались одни.

Среди этого молчания послышался монастырский колокол, созывая на хоры на молитву. Для них обеих был это знак, что нужно было о себе для Бога забыть. Саломея села, складывая исхудалые руки, а Кинга осталась при ней на коленях, склонив голову. В коридоре слышались шаги спешно идущих монахинь и послушниц, которые спешили на хоры.

Духом сплочённые с ними две набожные женщины начали читать вечернюю молитву. Вскоре также среди тишины вдалеке послышались напевы, а над ними превосходящее страстной силой, которое дивно отбивалась в ушах слушательниц, – пение Беты. Даже взывая к Богу, она не могла вынудить себя к смирению, а в голосе её звучала боль, упрёк что-то бунтовщическое и пугающее дерзостью.

На лице королевы Саломеи выступило выражение боли и беспокойства. Но пение вскоре утихло, заглушённое шорохом молитвы.

Уже наступала ночь, служанка принесла бокал оливок.

Окончились набожные занятия, королева, обратившись к Кинге, сказала дрожащим голосом:

– Радуйся, сестра моя, моему счастью, ибо скоро эти глаза увидят жениха и сбросят с себя одежды телесной неволи.

– Моя королева! Королева! А я останусь тут сиротой! – отпарировала Кинга. – Ты была мне сестрой, матерью, учительницей, примером, утешением и щитом! Что же буду делать без тебя?

– Будешь бороться, как я боролась… – тихим голосом говорила Саломея. – О, сестра моя дорогая! Это сокровище, ради которого мы здесь страдаем, не стоит ли этой жертвы?

– А! – продолжала дальше Кинга, по-прежнему на коленях у ложа королевы. – Я хотела бы, как ты, пойти чистой на небеса в белом облачении крещения, незапятнанном никакой земной страстью, но жизнь долгая! Состояние моё тяжёлое!

Тот, которого мне дали мужем, набожный, но по-земному ещё любящий меня.

Она закрыла лицо красивыми руками.

– Сестра моя, – начала Саломея, – ты как раз повторяешь мою историю. И я пережила то же самое, и мой Коломан любил меня земной любовью, пока в нём не могла разгореться небесная.

Тут голос ей изменил, опустила лицо на руки, мгновение молчала.

– Послушай, – отозвалась она после раздумья, не глядя на Кингу, – послушай! Я была ещё молодая в то время, очень молодая… телесные искушения имели ещё власть надо мной.

Я вела бой с ними. Я должна была не только любви Коломана, но моей к нему противостоять. Однажды, помню этот день испытания, я, что всегда ходила бедно и скромно одетая, стараясь избавиться от бренной красоты, собираясь пойти в пищу паразитам, однажды, когда моего мужа не было в замке, я поддалась грешной мысли. Вокруг меня висело много изысканной одежды, которой никогда не коснулась моя рука. Я была одна, мой детский ум не видел опасности. Докучала мне упрямая мысль, чтобы хоть раз, раз в жизни увидеть себя такой, какой бы могла быть, если бы не отреклась от света. Быстро сняла с себя порванные, изношенные, убогие одежды, которые учили меня смирению. Я лихорадочно начала наряжаться, одеваться, надевая на себя эти богатые наряды и очень дорогие драгоценности. Обжигали они меня, как гнёт греха, но какая-то жажда не позволяла разрушить эти кандалы. Я стояла так, наряженная, дрожащая, испуганная и обрадованная собой, когда открылись двери. Муж мой стоял на пороге; удивлённый, он увидел меня во всём блеске красоты, на которую никогда не глядел. Его лицо загорелось, он бросился ко мне, страстно хватая и прижимая к себе. Княгиня Кинга, слушая, крикнула. – А! Это была страшная минута, я потеряла память от великой тревоги, чувствовала биение его сердца, его горячее дыхание на лице – я вздохнула о спасении, обращаясь к Богу! Затем Коломан, которого я пыталась отстранить, отпустил меня, заломил руки и вскрикнул: «Боже, какую я ради Тебя делаю жертву!» Зарумянившись, я упала на пол, молясь и рыдая. Он вышел. С тех пор я не одела уже никогда эту одежду греха… Сестра моя, и ты так должна делать, чтобы не бренной красотой, но добродетелью стала дорога своему мужу. – Моя королева, – отпарировала Кинга, – ты знаешь, он уже раз отпихнул меня, гневный, и бросить хотел – я уже была раз в монастыре… и у того порта я бы осталась, но дело шло не об одной моей душе. На то нас Бог связал супружескими узами, чтобы я вела его к свету! Чтобы вместе приобрели вечное счастье! Перед нами долгая жизнь, долгая борьба. – А для меня она завтра закончится! Завтра! – воскликнула радостным, но уже слабым голосом королева Саломея. – Завтра!