Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский

на других обещал смотреть сквозь пальцы.

Так легко скользнул Павел в капитул, хотя рукоположен не был. Делалось это как-то так ловко и пошагово, что, прежде чем люди поняли, чем это грозит, он уже добыл себе желаемое положение.

Жизнь свою, правда, он склонил к будущим планам, но её вовсе не изменил. Охота, которую страстно любил, и теперь была для него наилюбимейшим развлечением, только не рисовался ею. На дворе женская прислуга, до избытка многочисленная, подобранная по привлекательности и молодости, не слишком даже скрывала себя. Ни одну ночь пропели при кубках за столом у него, не обязательно набожные песни.

Но зато богослужения Павел шумно и многолюдно посещал, показывался на них и много способствовал их великолепию.

Балдахины, хоругви, подсвечники, огромные куски воска, великолепные чаши и сосуды он рассылал костёлам.

Этим он сумел приобрести себе милость значительной части капитула и вовремя бросил ему ту мысль, что он, как никто, был создан на пастыря в это время.

Прежде чем умер ксендз Прандота, она имела время вырасти, а после его смерти приспешники Павла громко и смело начали её разглашать. Не всё, однако, духовенство попалось в расставленные силки – более суровое, более внимательное, не дало себя ни захватить, ни ослепить. Теперь вспыхнуло сильное, неумолимое сопротивление тех и разбило капитул на два лагеря.

Приятели Павла, которые сразу поверили в то, что провозгласят и победят, начинали опасаться слишком открытого сопротивления и разделения. После того первого собрания капитула ещё больше проявилось, что выбор будет нелегко осуществить.

Но привыкшего к сражениям Павла из Пжеманкова вовсе это не обескураживало, уступать не думал – скорее эта трудность его ещё подогрела.

Окружали его теперь те самые, что были преданы ему телом и душой. Все те румяные и блаженно улыбающиеся физиономии, что голосовали в капитуле за Павла, оказались вечероом в его усадьбе. Несколько землевладельцев и старшая панская служба дополняли весёлое общество.

Когда вошёл ксендз Шчепан, как всегда гордо и замашисто, глаза всех упали на него. Был это главный работник в панском винограднике.

– Ну! Отец! Что нам принёс? – воскликнул Павел весело. – Поймал ли в наш сачёк хоть одну, но добрую рыбу?

Ксендз Шчепан расставил руки…

– Я вытянул пустую сеть! – отпарировал он. – Воды обширные, рыба не ловится.

– Ну! Ну! – отрезал хозяин. – Мы найдём, может, средства её пригнать.

Сказав это, он, хоть нахмурил лицо, бойко ударил по бокам.

Все на него смотрели, а когда он повёл по ним взором, нашёл на лицах друзей некоторое недоверие.

– Очень усердно посчитав голоса, – отозвался ксендз Шчепан, – у нас не будем желаемого большинства. Умы возмущены, никто не отступит. Трудное дело.

Павел, подбоченившись, прошёл пару раз по помещению.

На нём не было видно ни малейшего сомнения. Лицо немного больше сморщилось от мысли, чем от заботы. Он не потерял присутствия духа.

Потом он кивнул ксендзу Шчепану, его и несколько избранных духовных лиц выводя в боковую комнату.

Для будущего епископа эта комната была довольно странно убранна.

Действительно, на столе лежала одна большая книга и несколько поменьше, стояло распятие – но на стенах торчали оленьи рога, а на них висели трубки, колчаны, охотничьи копья и мечи. Недалеко от Библии с нарисованными картинками был забыт недопитый кубок и платок, обшитый узорами, точно женский.

– Нельзя дойти простой дорогой, – произнёс Павел, собирая вокруг себя духовных лиц, – но нужно искать объездных путей. И на охоте зверя зачастую нужно окружать сбоку!

Что предпринять? Пусть капитул разорвётся! Пусть разойдётся! Пусть открыто выступят те, кто против меня.

– А что из того? – спросил ксендз Шчепан.

– Послушайте-ка, – холодно начал Павел. – Вы, ксендз Шчепан и ксендз Вышон, должны меня предать и дать себя обратить. Да! Горлопаньте против меня! Прошу! И горячо! И без меры! Говорите, что такой и сякой, без чести и веры! Не щадите! Найдёте, чем мне бросить в глаза!

Сказав это, он пренебрежительно усмехнулся и продолжал дальше:

– Когда выбор станет невозможным, дойдёт до назначения арбитров, потому что иного способа нет. Вы в капитуле имеете вес и авторитет, должны сделать так, чтобы в награду за педательство меня – выбрали вас. Остальное говорить вам не нужно!

Этот план, так смело очерченный, всех сильно удивил.

Ксендз Шчепан даже долго молчал.

– Захотят ли нам поверить, когда против вас повернём? – проговорил он.

– Это ваше дело! – воскликнул Павел. – Завтра вы должны резко высказаться против меня, и мутите так, чтобы ни до какого выбора не дошло. Измучаются вконец! Столица не может долго пустовать. Согласятся на арбитров! Согласятся!

И он смеялся, поглядывая на слушателей.

– Нужно оттягивать, не гнать, – добавил он, – разрывать, смешивать ряды. Пусть капитул так разделится, поссорится, чтобы уж иного спасения не было, только в арбитрах.

Брошенная мысль явно укоренилась в головах деятелей, начали живо диспутировать. Павел слушал, глядя на них сверху.

Каким взором! Если бы кто-нибудь из них понял этот взгляд, объявлющий пана и самого ужасного деспота!

– Мне не срочно, – добросил он, дав им выговориться. – Мы ждём папского легата, тем временем я поеду ему навстречу, чтобы приманить его на свою сторону. Остальное сделается само. Сопротивление этих людей мы не сломаем иначе, как отсрочкой. Пусть выбор откладывается.

Кто-то пытался упрекать, но ксендз Шчепан, который уже усвоил этот план и понял его выгоды, – полностью с ним согласился.

Немногословный ксендз Вышон давал только знаки, что тоже к нему присоединялся и принимал роль, какая ему доставалась.

Разговаривали ещё, когда старший каморник Павла дал знать, что было время садиться ужинать.

Итак, все шли в противоположную часть избы, где уже стоял приготовленный ужин, а так как Павел пировать умел и любил, его верная дружина заранее знала, чего ожидать.

Будущий элект принимал по-княжески.

Один аромат яств щекотал нёбо. Самые дорогие приправы, которые привезли с востока, дразнили обоняние из дымящихся мисок, переполненных наполовину полевками, наполовину мясом. Среди них в других были наложены плоды и деликатесы, а повсюду густо расставленные жбаны обещали весёлый пир.

У двери также графинов хватало. Служба была сложена из мальчиков-подростков, выглядящих почти по-женски; нельзя было ручаться, что она не складывалась хоть частью из девушек, переодетых в мужчин. На столе даже набросали цветы и благоухающие листья, дабы их запах больше гостей опьянял.

От одного воздуха этой столовой можно было опьянеть.

Один из священников, больше по привычке, чем из набожности, рассеянно, потихоньку проговорил молитву, перекрестил стол, а другие, едва помыв и вытерев руки, как можно живей занимали места.

Ибо было не безразлично, кто где сел, потому что мисок тогда