Богиня судеб - Татьяна Тарасова

Глава четвертая. В Рухе

Трилле - а это был он - пришпорил лошадь, и несколько мгновений спустя, радостно, едва ль не со слезой улыбаясь, спрыгнул на землю и бросился к Дигону. Он даже сделал попытку обнять его будто старого друга, с коим не виделся лет этак десять, но тот оттолкнул его одним лишь взглядом.

- Ты так и будешь таскаться за мной? - сурово вопросил его Дигон, не позволяя присесть.

- А, - махнул рукой лохматый, переминаясь с ноги на ногу и отворачивая глаза от синих льдинок аккерийца, - мне все равно, куда идти, вот я и подумал, что могу сопровождать тебя... Надеюсь, ты будешь рад...

Затем он (видимо, справедливо опасаясь, что как раз Дигону не все равно, кто следует одной дорогой с ним, и вряд ли он так уж будет рад такому попутчику) набрал полную грудь воздуха и скороговоркой начал:

- Ты смел и решителен, ты великолепен и силен, о горный орел...

- Но! - Дигон поднял ладонь, с брезгливостью останавливая этот поток лести. Досада, охватившая его в первый же вздох, разрасталась, заполняя грудь колючками злобы: одного взгляда на этого бродягу было достаточно для того, чтобы определить его сущность. Обыкновенный прилипала, из тех, что пристают к путешественникам, развлекают их в пути нелепыми выходками, а за сей труд их надобно кормить и поить, да в случае чего ещё и защищать. Дигон встречал таких, и прежде на эту удочку не попадался, но - в глазах Трилле все же посверкивало нечто странное, отличавшее его от остальных; может, именно то высокое происхождение, каковое заметил аккериец сразу...

Бродяга уловил миг замешательства, подался ещё на шаг ближе.

- Клянусь всеми богами, ты не пожалеешь, - приложив к сердцу ладонь, горячо сказал он. - Знаешь, кто я? О-о-о!..

- Прочь! - вынес решение аккериец. Засим он отвернулся и вновь пошел к своему ложу.

- И чем же я плох? - обиделся Трилле, волочась следом. - Я умен, красив и ловок, я...

- Прочь! - рыкнул Дигон. - Клянусь Стахом, воронье гнездо, ты мне надоел!

Парень вздохнул, остановился. А когда аккериец зарылся в сено и захрапел, выбросив из головы существование бродяжки, он сел на землю, устроил подбородок в коленях, и вскоре тоже задремал, привыкший, видно, спать в любом положении...

* * *

С первыми лучами солнца Волк открыл глаза. Небо, голубое и чистое, обещало хороший день, душа была свободна, легка, воздух свеж - все вместе создавало чудесное ощущение бесконечности жизни. В этот момент дыханье природы и человека совпали; человек проснулся одновременно с землей, травой и деревьями; природа вошла в его сердце и согрела его.

Аккериец встал. Увы, кроме него и природы в мире сем существовал ещё и бродяга, который тоже сейчас пробудился и хлопал длинными ресницами, припоминая, куда занесло его прошедшей ночью. Узрев его, Дигон взъярился. Та благость, что снизошла с небес, мгновенно исчезла, испарилась в сыром воздухе утра. Он зарычал, медленно, с угрозой, вытащил из ножен меч.

- Полно, дружище, - сиплым со сна голосом пробормотал Трилле, отползая назад. - Я уйду, если ты велишь...

Поднявшись, он отвернулся от аккерийца, пошел к своей лошади. Плечи его согнулись, руки плетьми повисли вдоль боков - парень явно не хотел расставаться с этим огромным мощным мужем, коего почитал уже за друга и покровителя. Но делать было нечего.

Караковая всхрапнула, когда он дернул повод, отворачивая её морду от сочной травы, и недовольно ударила копытом в землю, когда он запрыгнул в седло. Вороной Дигона косил на красавицу кобылу большим фиолетовым глазом, готовый скакать за нею, но хозяин и не думал пока отправляться в путь. Он восседал в копне сена и с аппетитом поглощал жареного петуха, запивая его красным вином из бутыли. То ли он снова забыл о Трилле, то ли нарочно не глядел на него, уверенный в том, что теперь-то парень оставит его в покое и уберется восвояси - ещё вчера он воздал долг человеколюбия и накормил этого прилипалу, а потому ныне не считал себя обязанным предложить ему часть своего пайка.

Глубокий вздох наполнил грудь бродяги. Он бросил на Дигона последний взгляд и, не увидя и малейшего признака того, что его присутствие замечено и принято благосклонно, тронул лошадь. Он возвращался в Нилам - город, который так неприветливо встречает бродяг! Впрочем, а кто вообще в этом мире встречает их приветливо?

* * *

Близился вечер. Давно уже позади осталась степь, и полоса чахлого сухого леса, и мутный ручей с кислой водой, и маленькая деревня без постоялого двора. С самого утра Дигон ехал, не останавливаясь, раз только позволив коню напиться из деревенского родника. Скоро уже должны были показаться вдалеке стены Руха - там путник бывал, и теперь предвкушал обход знакомых кабаков и объятья знакомых див, кои пышны формами и добры сердцами. Зелина, Ирха, Саддана, Лила, Аина - черноокие красавицы, умеющие любить мужчину так жарко, что и годы спустя в душе его остается след от языка пламени этой любви... Да, Дигон помнил их. Ночи и рассветы в крошечных комнатушках под чердаком кабака, пьяные песни и крики внизу, в зале...

Аккериец ухмыльнулся, представляя угольки глаз юной толстушки Ирхи, кои вспыхнут при виде давнего приятеля так ярко, что вмиг разожгут его страсть, затуманят голову, увлекут в духоту каморки и... Он пришпорил вороного, желая поскорее достигнуть Руха, этой колыбели любви, пьянства и воровства. Все-таки жизнь прекрасна - так ощущало сейчас его сердце и простор равнины, и близость города, и сухой теплый ветер, толкающий в спину. Прошлого нет; есть только будущее, в тайне которого содержится смысл всей жизни, и к этому будущему стремился сейчас аккериец, напрочь позабыв об истинной цели своего нынешнего предприятия.

Он ворвался в Рух так лихо, что стражники едва успели поймать вылетевшие из его руки золотые. Узкие и кривые, но такие уютные улочки, мощеные серым плоским булыжником, гостеприимно таращились на путника круглыми окошками - окраина города состояла сплошь из деревянных хибарок бедняков, а они затягивали проемы в тонких стенах бычьими пузырями, отчего окна и в самом деле становились похожими на глаза. Унылые прохожие шарахались в стороны, приученные бояться всадников; фонарщики, по большей части люди нервные и озлобленные, ибо их скорбный труд оплачивался не звонкой монетой, а натуральным продуктом, кричали ему вслед и грозили Золотым Павлином Сабатеи, редким ублюдком, насколько знал Дигон; девиц в это время здесь вовсе не было, но зато они были в кабаках - туда-то и направлял путник своего коня.

Ближе к центру стали попадаться каменные дома - в основном одноэтажные, приземистые, чванливо отвернувшие от улицы окна в свои внутренние дворы. Тут строились более состоятельные люди, вроде мелкого купечества и судейства. Сам же центр изобиловал роскошными дворцами в два, а то и в три этажа, с золочеными башенками на плоских крышах и вычурными витражами в огромных окнах. Улицы, достаточно широкие для того, чтоб по ним могли проехать плечом к плечу трое всадников, изобиловали кабаками разных видов - от дешевых забегаловок до шикарных двухэтажных таверен, одна кружка пива в коих стоит не меньше отличного кинжала акбитанской стали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});