Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени - Юрген Остерхаммель

внутриполитическую устойчивость, и принесла с собой в XIX век предельно олигархический политический порядок. Лишь реформа избирательного права 1832 года завершила существование специфической британской формы «старого режима», впервые предоставив избирательные права широкому кругу граждан. На фоне внутренней устойчивости британской правовой истории 1832 год отмечен резким нововведением, но оно имеет скорее символический характер. Венгрия находилась в стороне от военных кампаний Наполеона и пережила крупный политический кризис во время революции 1848–1849 годов, бушевавшей там сильнее, чем где-либо в Европе. Эпохальным испытанием для Китая стали события 1850–1864 годов. Тайпинское восстание привело к внутреннему кризису, вызвав потрясения, не испытываемые страной более двухсот лет.

Смены политических систем участились в 1860‑х годах. Главное место среди них следует отвести двум событиям, оказавшимся по своей сущности революциями (этот аспект будет позже освещен подробнее). Первое из этих событий произошло в 1865 году, когда после гражданской войны прекратила свое существование Конфедерация южных штатов и было восстановлено национальное единство США. Второе событие связано с упразднением сёгуната в 1868 году, за которым наступила Реставрация Мэйдзи и возникло японское национальное государство. В обоих случаях только благодаря этим системным сдвигам и под влиянием реформ исчезли структуры власти и политические практики, господствовавшие там в XVIII веке. В Японии были преодолены порядки феодального федерализма, введенные в 1603 году династией сёгунов Токугава, а США отказались от рабовладения. В США и Японии переход от одной политической системы к другой произошел в середине столетия.

«Раннее Новое время» – по всему миру?

Хронологическое начало XIX века с политической точки зрения невозможно определить с достаточной точностью. Отметить политической вехой события Французской революции означало бы сузить фокус на Францию, Германию или Гаити. «Старые режимы» летали кувырком сквозь весь XIX век.

В такой крупной и значительной стране, как Япония, современная политическая эпоха наступила лишь в 1868 году. Как же обстоит дело с периодизацией, в основе которой заложены «элементарные стихии» социального и культурного плана в соответствии с понятиями Эрнста Трельча? В поисках ответа на этот вопрос следует вернуться к модели эпохи «раннего Нового времени». Чем убедительней прозвучат аргументы, приведенные в пользу раннего Нового времени как полноценной эпохи, тем надежнее станет фундамент, на котором можно будет воздвигнуть XIX век. Сигналы, подаваемые в этой связи, противоречивы. С одной стороны, сочетание исследовательской деятельности, основанной на «разделении труда», с интеллектуальной самобытностью и политикой академических интересов привело к тому, что многие специалисты стали принимать как данность «существование» раннего Нового времени, в результате чего они словно форматируют собственное мышление в рамках границ эпохи 1500–1800 годов[202]. Когда подобные схемы становятся привычными, неизбежно теряются из виду все переходные феномены. В этой связи было выдвинуто разумное предложение поместить даты крупных событий, например «1789», «1871» или «1914», в центр, а не на внешние границы исторических периодов, что позволило бы рассмотреть их с периферии временной шкалы, с точки зрения предшествовавшей им и последовавшей за ними истории[203]. С другой стороны, все чаще появляются указания на то, что общепринятые границы эпохи следовало бы определять более гибко и обращать при этом внимание на непрерывные процессы[204]. Единственной точкой отсчета, которая долгое время не вызывала сомнений, по крайней мере по отношению к европейской истории, является 1500 год, хотя и здесь некоторые историки предпочитают работать с переходным периодом с 1450 по 1520 год. В этот период очевидно совпадение многих разнообразных явлений, своим инновационным характером сильно повлиявших на дальнейшее развитие истории: (поздний) Ренессанс, Реформация, зарождение раннего капитализма и раннемодерного государства, открытие морских путей в Америку и тропическую Азию, а если вернуться к 1450‑м годам, то и изобретение книгопечатного станка с подвижными литерами. Многочисленные авторы работ о мировой истории используют 1500 год в качестве ориентира. Порой это происходит неотрефлексированно, а порой эта граница выбирается вполне осознанно, с указанием причин[205]. Но даже значение эпохальной отметки «1500» с недавнего времени оспаривается. В качестве альтернативы выдвигается представление о крайне долгом и постепенном переходе от Средневековья к эпохе модерна: пограничная линия, разделяющая Средневековье и раннее Новое время, размывается. Хайнц Шиллинг подчеркивает в своих работах долгое формирование элементов раннего модерна в Европе и придает 1500 году второстепенное значение по сравнению с переломными 1250 и 1750 годами. Излишне патетичное представление о внезапно наступившем Новом времени Шиллинг объясняет тем, что в XIX веке были подняты на пьедестал такие личности, как Колумб и Лютер, но утверждает, что нет никаких оснований и далее слепо следовать этим мифам[206]. Еще ранее Дитрих Герхард описал устойчивые институциональные структуры Европы в период между 800 и 1800 годами. При этом он отказался от применения категорий «Средневековье» и «Новое время», назвав положение вещей в рассмотренный им период «Старой Европой»[207]. В идее Герхарда легко распознать сходство с упомянутой ранее концепцией долгой эпохи позднеимперского Китая.

Классический европоцентризм, характерный для концепции «раннего Нового времени», уже подвергается критике и в самой Европе. Неожиданным образом, однако, он нашел поддержку со стороны исследователей, изучающих историю неевропейских цивилизаций. Они начали по собственной инициативе экспериментировать с этой категорией. Лишь немногих из них можно было бы заподозрить в том, что они хотят насильственно навязать истории Азии, Африки и Америки чуждые категории. Напротив, большинство из них находится в поиске возможных путей интеграции этих частей мира во всеобщую историю модерности. Их усилия направлены на то, чтобы особый исторический опыт каждого из этих регионов перевести на язык, понятный для тех, кто привык смотреть на мир из Европы. Одно из самых недогматических решений предложил Фернан Бродель. В написанной им истории капитализма и материальной жизни XV–XVIII веков он действительно охватил весь мир, словно подобная глобальная история являет собой нечто само собой разумеющееся[208]. Бродель действовал при этом достаточно осторожно и не стал вступать в дебаты по вопросам периодизации всеобщей истории. Его в меньшей степени интересовали процессы трансформации в области технологий, торговли или представлений о мире. В центре его внимания было существование обществ и механизмы их взаимосвязей в рамках выбранного им отрезка времени.

Удивительно, что панорамный взгляд на историю, продемонстрированный Броделем, послужил примером лишь небольшому числу последователей. Напротив, новейшие дискуссии о применении понятия «раннее Новое время» возникли по отношению к истории отдельно взятых регионов. При этом поднимались вопросы о сходствах и различиях форм политической и социальной организации в России, Китае, Японии, Османской империи, Индии, Иране, Юго-Восточной Азии и, разумеется, в колониальной Южной и Северной Америке по сравнению с европейскими явлениями этого же времени. Существуют многочисленные возможности для сравнения Англии