Мой театр. По страницам дневника. Книга II - Николай Максимович Цискаридзе

перестроенном здании обосновались офисы и магазины. А под Дом актера выделили здание бывшего Министерства культуры СССР, находящееся на Старом Арбате, 35. Торцом оно выходит на театр им. Е. Б. Вахтангова, там на первом этаже с давних времен размещался ювелирный магазин «Самоцветы». По этому поводу в народе ходил афоризм «Снизу „Самоцветы“ – сверху самодуры», в смысле чиновники Министерства культуры, в кабинетах которого было пролито немало слез и крови деятелей советского театра.

Война за сохранение Дома актера на Арбате продолжалась десяток лет. Помню, как мы с Маргаритой Александровной ходили по разным начальникам, инстанциям, доказывая свои права на помещение.

Думаю, эта борьба отняла у Эскиной очень много сил и здоровья. Домом она руководила 22 года, вплоть до своего конца. Когда Маргариты Александровны не стало, мы все почувствовали себя осиротевшими…

64

18 апреля 2007 года состоялась историческая для меня «Баядерка» на сцене Мариинского театра, я танцевал с У. Лопаткиной. Предстояло реабилитироваться за то, что в 1997 году я Ульяну на том треклятом концерте в театре Эстрады уронил. Вся труппа Мариинки держала пари – уронит Цискаридзе Лопаткину на этот раз или нет. Репетировал я дни напролет. Кургапкина, педагог Ульяны, сидя в зале, ехидничала: «Ну что, грузин? Опять тебя не любят, да? Это хорошо!»

В тот вечер в зрительном зале тоже бурлили страсти: кто лучше – петербургская или московская школа? Ажиотаж вокруг спектакля был необыкновенный, «столичной» стороне, конечно, шло в большой плюс выступление М. Александровой в роли Гамзатти, Маша танцевала ее очень хорошо. Я тоже не подвел, Ульяна летала в моих руках.

Много моих московских друзей приехало на тот спектакль. Одна приятельница потом рассказала, что рядом с ней сидел мужчина мрачного вида. Намертво сцепив свои руки в замок, он ни разу не зааплодировал. А мы с Ульяной кланялись после этого спектакля минут двадцать, полный триумф. Дядька по-прежнему сидел хмурый, не шелохнувшись. Моя подруга его спрашивает: «Скажите, вам не понравился Цискаридзе?» – «Понравился». – «Почему же вы не аплодируете?» – «Потому что он не НАШ!»

Моя занятость в спектаклях и гастролях Большого театра уменьшалась прямо пропорционально моей популярности, росшей из года в год благодаря ТВ. При Ратманском я стал выходить на сцену ГАБТа, вернее на его Новую сцену, примерно два раза в месяц. Бывало и больше, если маячила какая-то особая дата, приезд важного гостя или спектакль, в котором меня некем было заменить, или кто-то из премьеров заболевал.

65

В апреле 2007 года в ГАБТе у меня состоялись 6 и 7 апреля – «Симфония до мажор» и 14 апреля – «Пиковая дама». 29 апреля я танцевал в гала дуэт Золотого раба и Зобеиды из «Шехерезады», поскольку это был бенефис Степаненко. Всё.

В большинстве же своем я выходил на сцену в проекте А. Лиепы – «Русские сезоны XXI век»: в «Синем боге» и «Шехеразаде». Играл «Смерть Полифема» в кукольном театре, танцевал в концертах, исполняя «выжимку» из «Пиковой дамы» и «Нарцисса». В среднем получалось под 20 выступлений в месяц, не считая съемок на ТВ.

Я много гастролировал по России, специально соглашаясь танцевать там, где раньше никогда не бывал, хотелось посмотреть страну. В составе небольшой группы я объездил не только Урал, Сибирь, Дальний Восток, но и города поближе: Краснодар, Воронеж, Саратов, Ростов-на-Дону…

Зритель меня любил, в отличие от руководства ГАБТа. Игнорировать ведущего премьера, Народного артиста России, дважды лауреата Государственной премии, на которого народ валом валил, что уж прибедняться, было сложно. Но Ратманский при первой же возможности делал это. На представительных гастролях Bolshoi Ballet в Милане он «доверил» мне исполнить только два спектакля «Дочери фараона», сняв со «Светлого ручья».

Лёша не мог мне простить успех в Нью-Йорке. Фраза из газетной статьи, что балетик Ратманского неплохой, но без Цискаридзе его смотреть не надо, видно, не давала ему покоя.

Через несколько недель после возвращения из Штатов у меня в афише стоял «Светлый ручей». Захожу в канцелярию, чтобы взять репетицию, слышу: «Коль, а чего это ты репетируешь? У тебя спектакля нет». Никто не рискнул предупредить, что Ратманский снял меня с выступления. В театре это экстраординарная ситуация, когда у действующего премьера, Народного артиста просто так забирают уже объявленный на афише балет.

Пошел к Ратманскому: «У меня был спектакль на афише». – «Да, но я вас снял!» – «Может, тебе надо было мне сказать об этом?» – «Вот я вам и говорю», – нагло заявил Лёша. «Замечательно!» – сказал я и, шагнув, выбил ногой дверь его кабинета. Встав в проеме, я очень громко высказал Ратманскому все, что я думаю о нем, на любимом Нуреевым языке, да так, чтобы слышал весь театр. В завершение, послав его по не ближнему адресу, я ушел.

Дело, конечно, не в «Светлом ручье», а в желании Ратманского – местечкового «наполеончика» – показать мне, что он – начальник и может делать со мной что захочет. Он мстил мне за все сразу: за то, что я много чего с детства о нем знал; за то, что я был любимым учеником Пестова, а он нет; за то, что моя артистическая карьера сложилась так удачно, а его нет… Но прижать меня к ногтю Лёша мечтал совершенно напрасно, таких «мечтателей» на моем пути был воз и маленькая тележка, где они теперь?

Кто б знал, как на майских гастролях 2007 года в Милане я радовался, что больше не выхожу в «Светлом ручье» Ратманского, и вот почему…

В тот раз Bolshoi Ballet давал спектакли в Teatro degli Arcimboldi. Это большой новый театр, построенный довольно далеко от центра города на территории бывшего шинного завода.

Ставка тех гастролей была сделана именно на «Светлый ручей», его репетировали с утра до вечера и с вечера до утра. Ратманский намеревался потрясти миланцев своим провокационно-советским, как ему казалось, шедевром.

Однако вышло наоборот. Во время «Светлого ручья» в зале не только никто не смеялся, но начался массовый исход возмущенной публики. Люди вставали и уходили. Полный провал. Особенное негодование зрителей вызвали те эпизоды балета, когда по сцене побежали дяденьки в юбках. По выражению С. Моэма в любимом романе моей мамы «Театр» – это был конец Эвис Крайтон!

Дело в том, что район вокруг Teatro degli Arcimboldi облюбовали местные трансвеститы. Юношами, одетыми в женскую одежду, которые оказывали клиентам вполне определенные услуги, тут трудно было кого-то порадовать и тем более удивить. Не за то были деньги уплачены!

Зато нас с Захаровой принимали в «Дочери Фараона» роскошно.