Родня до крови - Валерий Георгиевич Шарапов

как бы тяжело ему ни было. Чувство вины за то, что он мог бы сделать, скольких преступников вывести на чистую воду, какое количество убийц и грабителей мог бы отправить за решетку, тем самым очистив улицы родной страны от мерзавцев, оказалось сильнее, чем боль и отчаяние потери. Шли месяцы, и он все явственнее понимал, что пошел на поводу у эмоций. И тогда он решил вернуться, но не в родной московский отдел, нет, это было бы слишком тяжело. Он решил уехать в глубинку, подальше от того места, где потерял любимую и где его одолевали воспоминания. Бывший начальник, подполковник Усиенко, помог с переводом, и вот он здесь, в Воронеже, на чужой земле, вынужден пользоваться чужими связями и довольствоваться второстепенными ролями.

И все же это было лучше, чем прозябать в курортном городке у двоюродной тетки, где он пробыл девять месяцев. Собирать виноград и возить томаты на рынок – совсем не то, о чем он мечтал. Боль утраты не утихла, нет, но стала иной. С этой болью он уже мог жить, мог выполнять свои обязанности и даже улыбаться. Эта боль помогла ему понять, что в его власти не допустить, чтобы то, что случилось с его Аленой, не произошло с другими людьми. А уж если и произошло, то в его власти сделать так, чтобы преступник понес наказание.

Исчезновение Татьяны Рогачевой задело его сильнее, чем он ожидал. Когда участковый Бибиков рассказал ему историю про женщину, которую он якобы видел лежащей на земле, это пробудило в нем воспоминания. Ему стоило огромных трудов держать себя в руках. Когда же на планерке он услышал о ее муже, у которого следователь Шубин не соизволил даже принять заявление о пропаже жены, Лобанов понял, что не успокоится, пока не выяснит, что произошло с Татьяной Рогачевой. И не отступится, пока ее муж не получит пусть горькое, но все же успокоение, потому что уж он, капитан Лобанов, точно знал, что неведение гораздо страшнее самой страшной правды.

Глава 8

Лобанов прибыл к дому Тараскина без четверти семь вечера. Участковый Бибиков ждал его на повороте в проулок. Он коротко доложил о поездке к бывшей невесте Артема, сообщив, что никаких личных вещей тот у Ирины не оставлял. Женщина рассказала, что к ней, как и к Борису, Артем пришел с худой авоськой, в которой была лишь смена белья и кое-какие мелочи. Ирину тогда не удивил скудный запас личных вещей, ведь Артем и ей поведал историю о тяжелом детстве, так что отсутствие багажа казалось ей закономерным. За время их знакомства Ирина успела приодеть парня, но, когда отношения разладились, она от обиды действительно запретила ему забирать вещи с собой. Бибиков попросил позволить осмотреть одежду Артема, но Ирина сообщила, что отвезла ее в пункт сбора вторсырья. Ей не хотелось, чтобы кто-то носил вещи, купленные с любовью, поэтому она решила избавиться от них кардинальным способом.

В свою очередь Лобанов рассказал о результатах поездки в морг. Бибикова, как и капитана, удивил тот факт, что смерть Артема Чипайло наступила с такой задержкой. Версия про неоплаченный карточный долг пришла в голову и ему, но, не имея тому подтверждения, развивать данную версию было бессмысленно.

– Посмотрим, что расскажет нам гражданин Тараскин, если он вообще что-то расскажет, – заметил Лобанов. – Пойдем, проведаем нашего друга.

За время их отсутствия ничего в доме Тараскина не изменилось: все тот же запах нечистот и немытых тел. У порога их встретил все тот же старичок, назвавшийся гостем Тараскина. Других постояльцев видно не было.

– Привет, дедуля, – поздоровался капитан Лобанов. – Вернулся хозяин?

– Должон бы уж прийти, – дребезжащим голосом ответил старичок. – Думал, это он, а тут вы.

В голосе старичка звучало разочарование. Лобанов прошел в комнату, стряхнул со скамьи какое-то барахло, присел на край.

– Запаздывает твой дружок? – спросил он.

– Запаздывает. Я всю похлебку съел, живот уж подвело, а его все нет. Теперь на рогах приползет, про жрачку забудет, – посетовал старичок.

– Что ж сам себе еды не добудешь?

– Да хто ж мне подаст? У меня руки-ноги целы, на меня не клюнут, – старичок вздохнул. – Вот ежели бы я безногий был, тогда да, тогда бы мне не только черствый хлебушек, но и разносолов на станции накидали бы.

– Да, жалко, что у тебя ноги на месте, – с иронией произнес Лобанов, но старичок иронии не оценил.

– Оно и плохо, и хорошо, – принялся он разглагольствовать. – На своих двоих ходить-то сподручнее, да больно голодно.

– Тебя как звать-то, дед? – спросил Лобанов, решив, что пришло время познакомиться.

– Звать-то? Алешка я, но все зовут меня Тютей, – своеобразно представился старичок.

– Почему Тютей?

– Фамилья Тютюкин, вот и Тютя. Как в детстве прилипло, так, почитай, шестьдесят пять годков с энтим прозвищем и живу.

– Так тебе всего шестьдесят пять? Выглядишь ты похуже. – Лобанов усмехнулся. – Видно, бутылка-то не красит?

– Кого ж она красит-то? Никого, – согласился Тютя.

– Так зачем тебе ног лишаться, Тютя? Тебе ж государство пенсию платит, неужто на жизнь не хватает?

– Пенсия-то есть, да что с нее толку? Колхозник я, а нам, колхозникам, большая пенсия не положена. Я в колхозе с тринадцати лет, тридцать два года отбатрачил, пока в город не перебрался, и за все время шесть рублев пенсии заработал. Каково, мил человек?

Лобанов промолчал. Ему не понаслышке было известно, что пенсионная система в Советском Союзе несовершенна. Инженер или сметчик, отработавший на предприятии полный срок, уходил на пенсию, равную шестидесяти процентам оклада, учитель мог рассчитывать на половину оклада, но колхозники до недавнего времени получали по шесть – восемь рублей пенсии, и лишь пять лет назад, в 1974 году, получили прибавку до 12–24 рублей, но и этого на старость было маловато. Тараскин, как инвалид, получивший увечье на производстве, должен был получать приличную сумму, вот почему его приятель Тютя почти завидовал его инвалидности.

Неловкость нарушил звук шагов в сенях, кто-то с грохотом открыл дверь, и вскоре на пороге появился человек на самодельной полусамоходной тележке. На вид ему было не больше пятидесяти. Смуглая кожа, проницательные карие глаза, соломенного цвета вихры выглядывали из-под шапки-ушанки. Стеганый ватник синего цвета застегнут на все пуговицы, воротник подбит цигейковым мехом. Ватные штаны не первой свежести подвернуты под культи, ноги заканчивались чуть выше того места, где должны были быть колени. Запах спиртного заполнил комнату, но по виду нельзя было сказать, что владелец дома пьян. Увидев незнакомцев, человек остановил двигавшуюся тележку и с недоумением воззрился на гостей.

– А вот и он, – радостно воскликнул Тютя. – Здорово, Тараскин, к тебе