Оzеро - Евгений Васильевич Петров

на мужа Галина, видя, что Егора задели слова Любы. – Пошли, давай!

Она подтолкнула Григория к двери, и он послушно вышел на веранду.

– Пока, Жорка! Люба, пока! – громко произнёс он.

– Провожать их не пойдёшь? – спросила Люба.

– Да, конечно, – тихо ответил Егор и, обув сланцы, вышел на улицу.

Выйдя за ворота, Егор не выдержал, с недовольством сказал другу:

– Гриш, ну какого чёрта ты завёл эту тему, про подругу?!

– Да что ты ему говоришь, Жора? Я ему сегодня трёпку устрою дома! Распустил язык…

– Да бросьте вы, ребята! Что она, не понимает, что я пошутил?

– Понимает – не понимает, – сказал обиженно Егор. – Такими вещами разве шутят? Я жду её, как не знаю кого, а ты тут со своей подругой.

– Жорка, будь проще, и люди к тебе потянутся, – начал было Григорий, но Егор его оборвал:

– Да иди ты! Проще… Простота хуже воровства, знаешь… – Он пнул камешек и махнул рукой: – Ладно, бывайте здоровы.

– Егор, не расстраивайся ты, – сказала Галина, – она умная женщина, всё поймёт правильно.

– Надеюсь… – сказал Егор и, пожав другу руку, вошёл в ограду.

Люба хозяйничала на кухне: мыла посуду. Егор, пытаясь поправить настроение, подошёл к ней, обнял и тихо сказал:

– Любаш, давай я вымою?

– Это не мужское дело, – ответила Люба. – Ты лучше камин растопи, мне так интересно у камина посидеть.

– Хорошо, – согласился Егор, – будет сделано!

Он поцеловал Любу в шею и быстро поднялся на второй этаж.

На дворе была уже ночь, а они всё лежали на широкой кровати, стоявшей рядом с камином, и любовались отблесками пламени, освещавшими тёплым светом спальню. Егор нежно гладил Любу и, почти не переставая, целовал.

– Егор, да оторвись ты хоть на минуту, ты будто век женщин не видел, – шутливо сердилась Люба.

– Не могу оторваться, моя ты радость, – шептал он. – Знала бы ты, как я скучаю по тебе…

– Егор, – вдруг повернулась к нему Люба, – а почему ты мне не рассказываешь о своей прошлой жизни? О жене, о детях… Где они?

Егор, перестав её целовать, посмотрел на огонь, задумчиво сказал:

– Да зачем тебе, Любаш? Прошлое, оно и есть прошлое. Что твоё, что моё… Ты вот мне часто напоминаешь о своих бывших возлюбленных, а, думаешь, мне легко всё это каждый раз слушать? – Люба чуть отодвинулась от него, внимательно посмотрела ему в глаза. – А я не хочу, чтобы тебе было неприятно от моих воспоминаний. Что было, как говорится, то быльём поросло. Теперь я у тебя есть, а ты есть у меня, и меня интересует только наша с тобой история, ничего больше.

– Ну…, мне повезло с мужчинами, – сказала она, – все были порядочные люди. Так почему бы не вспомнить о них?

Егор чуть дёрнулся, с едва скрываемым раздражением произнёс:

– Вот, опять… Люба, ну какая мне разница – хорошие они были, или не очень? Ты сейчас со мной, значит не всё было так хорошо? А иначе, как всё это назвать? Смена впечатлений? Накопление опыта? Спортивный интерес?!

– Ты чего завёлся-то? – спросила его Люба. – Или ревнуешь?

– Да ничего я не ревную! – ответил Егор. – Люба, давай, как ты говоришь, сменим тему, а? Зачем в нашу постель тащить, пусть даже и воспоминания о них?! Тебе со мной, что ли, плохо? Или сравнить захотелось? – Егор понял, что его понесло, и он сел на край кровати, подкинул в камин несколько берёзовых поленьев. Береста затрещала, комната озарилась красноватыми всполохами огня. – Хочешь квасу? – спросил он, пытаясь успокоиться.

Люба, будто не услышав его предложение, сказала:

– Да-а, Егор. Я не думала, что это так значимо для тебя. Но, ты же взрослый мужчина, тогда должен и сам понимать, что раз я выбрала тебя, значит, есть за что?

– Люба, милая, – воскликнул он, вновь припадая к ней, – пойми и ты, наконец – я люблю тебя, понимаешь? И нервы мои от этой любви, они как оголённые провода – током бьют от любого твоего воспоминания. Может, со временем, когда я прочувствую, что я тебе дорог, как человек, а не просто очередной… – он замялся и, через мгновение, продолжил, – тогда и перестану так болезненно реагировать на всё…

Она погладила его по голове, тихо прошептала:

– Дурной ты мой… Меня ведь тянет к тебе, со страшной силой… Иначе, разве приехала бы я к тебе сюда? Ничего-то ты сам не понимаешь…

Егор вдруг крепко обнял её и, с ещё более неистовой силой, стал осыпать поцелуями…

Он проснулся поздно ночью. Люба спала, отодвинувшись от него на самый край кровати, у её ног сладко растянулся кот. Егор, осторожно, боясь вспугнуть её, поднялся с кровати и тихо, на цыпочках, спустился вниз. «Пусть поспит спокойно, а то проснётся и будет маяться» – подумал он.

Включив в кухне свет, Егор увидел на столе забытую другом пачку сигарет. Он достал сигарету, взял с печки спичечный коробок и, накинув куртку, вышел в сад. На улице было темно: только свет из окна освещал усыпанную белыми цветками, яблоню; тихо и, по-летнему, тепло. Егор закурил и подошёл к лавке, сел. Небо было ясным, но звёзды едва были видны. Пахло яблоневым цветом. На душе было хорошо, тепло и покойно.

Он сидел и думал о Любе, о том, как дорога она ему стала за эти неполных два месяца. «Как же легко всё разрушить несколькими фразами, – вдруг подумал он, вспомнив их кратковременную размолвку. – И что я так реагирую на её воспоминания? А, может быть, не зря? Может, она ещё не определилась? Ведь она не просто так говорит – неизвестно, как у нас сложится? Хотя…, с другой стороны, она ведь прямо говорит, что её тянет ко мне со страшной силой… Нет, Субботин, неправильно ты себя ведёшь, ей-богу. Полегче надо реагировать, полегче… Отпустить ситуацию, проще к словам относится… Что – слова? Ведь она, несмотря на то, что у меня друзья, приехала же ко мне? Значит, действительно, я ей нужен был…»

Внезапно в доме открылась дверь и в дверном проёме показалась Люба, одетая в халат Егора.

– Егор, теперь ты сбегаешь от меня? – спросила негромко она. – Я чуть не напугалась: проснулась одна, в незнакомой комнате, а вместо тебя котяра какой-то лежит.

Егор подскочил с лавки, подошёл к Любе.

– Родная моя, – сказал он, прижимая её к себе, – я рядом, не надо ничего бояться. Просто, ты же любишь спать одна, вот я и вышел подышать воздухом, да чтобы тебе не мешать. Хочешь, выходи, подышим вместе? – Он поставил перед ней сланцы и Люба, обувшись,