Сын Войны, Дочь Хаоса (ЛП) - Рэллисон Джанет

Я не дала ему закончить.

— Сетиты убивают только преступников?

— Это философия, которой придерживается большинство из нас.

Почему-то я не могла представить себе Люсинду такой разборчивой.

— Большинство? Неужели некоторые охотятся за беспомощными старушками?

— Не старые леди; у них недостаточно жизненной силы, чтобы соблазнить нас.

По крайней мере, хоть кто-то был в безопасности.

— Значит, дети?

— Дети никогда. У них недостаточно жизненной силы, чтобы прокормить взрослого человека. Кроме того, они невиновны ни в каких преступлениях, — он поднял одну руку, уступая. — Некоторые Сетиты убивают того, к кому легче добраться, но это неправильный путь. У нас есть высшая цель — отнимать жизненную силу у других. Те, кто убивает бессмысленно, разъедают свои души, пока не становятся социопатами.

Если бы мне не было так плохо, я бы рассмеялась. Казалось таким странным слышать, как он говорит о правильном и неправильном способе убийства людей.

Он посмотрел мимо меня в окно.

— Я видел, как это происходило не раз. Я был на дюжине советов, где мы решили, что определённые Сетиты должны быть остановлены, что они больше не безопасны для общества.

— А потом вы их тоже убили?

— Нам не нужно было этого делать, — сказал он. — Мы разоружили их и оставили Хорусианам, — он всё ещё смотрел мимо меня, вероятно, погруженный в какие-то воспоминания.

— Как ты можешь определить, какие люди заслуживают смерти, а какие нет?

Он пожал плечами.

— Прошлой ночью ты видела один способ. Ты отправляешься в плохие районы города, выглядишь как жертва и ждёшь, когда появятся подонки.

Я изучала лицо отца, вглядываясь в каждую знакомую морщинку и линию.

— Сколько тебе на самом деле лет?

Он заколебался, явно чувствуя себя неловко, давая мне эти цифры.

— Мне больше пятисот.

Дыхание со свистом вырвалось из моих лёгких. Я этого не ожидала.

— Я один из старших, — сказал он. — Но Люсинда старше меня на четыреста лет. Не много Сетитов, которые живут здесь дольше, чем мы. Хорусиане об этом позаботились.

Мне пришла в голову ещё одна мысль.

— У тебя были другие дети, не так ли?

Он сглотнул, затем кивнул.

— Я женился в 1628 году. После смерти моей первой жены я снова женился в 1812 году. От этих браков у меня родилось трое детей. Теперь они все мертвы, как и их дети и внуки. Ты и Рорк теперь моя единственная семья.

Я позволила этой новой информации засесть у меня в голове. У меня возникло иррациональное желание спросить, любил ли он меня больше, чем других своих детей, любил ли он мою маму больше, чем их. Я хотела спросить, как их звали и какими они были, но я также не хотела этого знать. Знание сделало бы их более реальными, и я не хотела думать об этих сводных братьях и сёстрах, которые были убиты, которые, скорее всего, убили много других людей в своей жизни.

В наступившей тишине мой отец, должно быть, решил, что ему следует уточнить. Он был более доволен технической, чем эмоциональной стороной вещей и всегда шёл в этом направлении по умолчанию.

— Физически мужчины-Сетиты могут иметь много детей, но женщины-Сетиты могут иметь только одного или двух. Различная ДНК затрудняет беременность, и дети в итоге разрывают внутренности тел своих матерей. Тебе нужно это знать, когда ты выйдешь замуж.

Я предполагала, что должна быть благодарна ему за то, что он рассказал мне об этом сейчас, а не постфактум.

— Мужчины-Сетиты иногда женятся на обычных женщинах, — продолжал он. — Но эти союзы производят только одного ребёнка, если таковые имеются. Нормальное женское тело не выдержит большего.

— Что, если я буду похожа на маму, и я Хорусианка, а не Сетит?

— Хорусианским женщинам также трудно рожать детей. У большинства может быть только два или три, но им больше повезло с возможностью производить потомство от обычных людей, поэтому их популяция растёт быстрее. Однако они не продлевают свою жизнь, принимая эликсир — это ещё один термин для жизненной силы, а это, в свою очередь, сокращает их количество.

Как это очень научно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Они не могут принять эликсир? Или они предпочитают не убивать людей, чтобы получить его?

— У них нет способа извлечь его. У Сетитов есть биологическая адаптация в их задних зубах, которая выстреливает и позволяет им…

Я подняла руку, подавляя дрожь отвращения.

— Не рассказывай мне об этом. Я не хочу этого знать.

— Вот почему мы перестали водить вас с Рорком к дантисту после того, как вы достигли половой зрелости.

— Половое созревание — это ещё одна тема, о которой я не хочу с тобой говорить.

Папа поднял ладони вверх.

— Я просто говорю тебе, почему ты не можешь пойти к дантисту. Или к обычному гинекологу. У Сетитов есть свои гинекологи…

Я поплотнее закуталась в одеяла.

— Мы не обсуждаем гинекологов, и мои зубы в порядке, — мои зубы на самом деле были лучше, чем в порядке. У меня не было кариеса, и мне не нужны были брекеты. — У меня во рту нет никаких странных приспособлений.

— Ты знаешь, — сказал папа. — Однажды мы водили тебя к дантисту-Сетиту. Если ты обучен, ты сможешь увидеть это на рентгеновских снимках.

У меня упало сердце. В конце концов, я была Сетитом.

— Я не собираюсь заставлять тебя слушать то, к чему ты не готова, — мягко сказал папа. — Но я хочу ответить на твои вопросы, — он сказал это так, словно был уверен, что рано или поздно я захочу убивать людей.

— Когда ты женился на маме, ты перестал быть Сетитом, — медленно сказала я. — Теперь, когда она мертва, ты вернулся к…

Он покачал головой, и тяжесть пяти веков, казалось, легла на его глаза.

— Я дал обещание твоей матери, и я не нарушу его, даже когда она мертва, — он приложил палец к сердцу. — Это то, как я чту свою любовь к ней. Я состарюсь и умру, и буду надеяться, что она права, что есть рай, где мы снова сможем быть вместе.

Мой отец всегда говорил, что религия — это суеверие и принятие желаемого за действительное. Меня удивило, что сейчас он желает небес. Он посмотрел на моё выражение лица и рассмеялся.

— Ты, вероятно, думаешь, что Сетиты не могут попасть на небеса, но подумай вот о чём: Бог создал льва вместе с ягнёнком. Я уверен, что Бог не держит зла на льва за то, что он всю свою жизнь ел ягнят.

Я поняла, что мой отец ответил на мой предыдущий вопрос. Он больше всего любил мою маму. Для неё он отказывался от бессмертия в надежде на воссоединение в загробной жизни.

Он потянулся ко мне; я склонилась в его объятиях. Я не была уверена, было ли это слабостью или силой, что, несмотря на то, что я знала о своём отце и брате, я всё ещё любила их. Моя преданность всё ещё принадлежала им.

Когда папа обнял меня, он сказал:

— Я люблю тебя больше, чем саму жизнь.

— Я знаю.

Он отпустил меня, но продолжал смотреть мне в глаза.

— Если ты хочешь воздержаться от эликсира, я поддержу тебя. Хотя я тоже должен поддержать Рорка. Он не давал обещания твоей матери. Мы должны позволить ему жить так, как он считает нужным.

— То, что делает Рорк, незаконно и опасно.

Я почувствовала ещё одну волну разочарования, потому что, хотя мой отец перестал быть Сетитом, он не считал это неправильным. Его воздержание было исключительно знаком любви к моей матери.

— Рорку нужно использовать только четверть флакона каждый месяц, — сказал папа. — У него их два. Тебе не придётся думать об этом какое-то время.

Не раньше, чем через восемь месяцев. Это всё ещё казалось слишком рано.

— Но…

Мой отец приложил палец к моим губам, чтобы заставить меня замолчать.

— Поверь мне, твоя мама пыталась убедить Рорка не быть Сетитом. Если она не смогла этого сделать, ничто из того, что ты скажешь, не заставит его передумать.

Я не могла с этим смириться. У меня было восемь месяцев, чтобы урезонить его, убедить измениться.

— Обещай мне, — сказал папа, не сводя с меня глаз, — что ты останешься с Лечеминантами, пока меня не будет.