Второй медовый месяц - Джоанна Троллоп

— Она в восторге — как же, Мэтт вернулся домой.

— И все?

— А что еще надо?

— Единственная реакция твоей матери — радость от того, что Мэтт снова дома?

Роза вздохнула:

— Нет, конечно. Мать по-своему любит Рут, но не понимает ее. Сама мать так ни за что бы не поступила — семья у нее на первом месте.

— Другое поколение.

— Кейт, — продолжала Роза, — я думала, мы спокойно выпьем и порадуемся встрече, а тебе припала охота спорить.

Кейт глотнула томатного сока.

— Тебе споры только на пользу.

— Ну спасибо тебе огромное…

— Тебя просто необходимо время от времени встряхивать и приводить в чувство. Чтобы ты думала головой, а не просто плыла по течению…

— Ой, ну заткнись уже наконец!

— Роза, я твоя подруга, я…

— Благополучная, организованная, замужняя, с интересной работой, беременная и невыносимая.

Кейт взяла стебель сельдерея и ткнула его в пепельницу, словно поставила восклицательный знак.

— Когда ты в последний раз совершала решительные поступки?

— На прошлой неделе, — не глядя на нее, ответила Роза.

— И что это было?

— Я помогла, — небрежным тоном объяснила она, — найти жилье человеку, который мне неприятен.

— Да?

— Актеру. Из маминой постановки. Он будет снимать мою комнату.

— Что?

— Будет снимать мою комнату в родительском доме. Мама сама ему предложила. Так что теперь у нее заняты целых две спальни, а отец совсем скис.

Кейт уставилась на нее.

— Но это же дикость.

— Не то слово.

— И при этом ты живешь у тетки…

— Да. Так что хватит пилить меня за то, что я плыву по течению и вообще безнадежна.

Кейт оставила в покое сельдерей и попыталась взять Розу за руку.

— Извини…

— Да ладно.

— Наверное, это гормональное, — объяснила Кейт. — Всему, что бы я ни делала сейчас, находится одно объяснение: гормоны. Мне просто не терпится все разложить по полочкам.

Роза повернула ладонь, пожала руку Кейт и отстранилась.

— Будем надеяться, это заразно.

Кейт усмехнулась.

— Ну и как тебе живется у тетки?

— Куча удобств и еще больше строгостей. Смешно, но она бегает на свидания…

— Не может быть!

— Правда, всего лишь с моим дядей, с которым она рассталась несколько лет назад. Каждую субботу наряжается, встает на каблуки, надевает серьги-висюльки и смывается излома.

— По-твоему, это мило или противно?

— Пока мило, — ответила Роза. — Противно будет, если окажется, что с дядей Максом у них все серьезно.

— Она вламывается к тебе в комнату, садится на кровать и рассказывает о свиданиях во всех подробностях?

— К счастью, нет.

Кейт неловко завернула руку за спину, чтобы снять со спинки стула пиджак.

— Мне пора…

— Ужин?

— Вообще-то готовит Барни, — объяснила Кейт, — но ему нужны восхищенные зрители.

Роза села поудобнее и поднесла к губам стакан.

— Вот видишь, — удовлетворенно заключила она. — За все приходится платить.

Дверь в спальню Бена на лестничной площадке первого этажа была распахнута. Заглянув в нее, Рассел увидел гору подушек — знакомых, но неуместных здесь, сиреневого плюшевого слона, бисерный абажур. Он подошел поближе. На полу возле кровати Бена он увидел старый индийский ковер из белого войлока с аппликациями в виде стилизованных зверей и цветов — тот самый, который они с Эди подарили Розе, когда ей было пять лет, в награду за то, что она отучилась сосать палец. Присмотревшись, Рассел понял, что и подушки — индийская парча, тайские блестки, — и абажур перенесены из Розиной комнаты, как и слон, и зеркало, отделанное перламутровыми ракушками, и даже прозрачная ткань для сари, которую Роза когда-то наперекосяк прицепила к потолку над кроватью, изображая что-то вроде экзотического полога.

Рассел вышел из комнаты Бена и поднялся на верхний этаж. Дверь Мэтта была плотно закрыта, а дверь комнаты Розы по соседству — распахнута настежь, почти вызывающе, как подумалось Расселу, словно подчеркивая какую-то мысль. Он заметил, что мебель Розы осталась на прежних местах, но вид и атмосфера в комнате определенно изменились. Постель была застелена клетчатым пледом, на лампах красовались новые темно-синие абажуры, а верх комода, на котором еще недавно стояла Розина детская коллекция фарфоровых туфелек и наперстков, совершенно пуст — если не считать зеркала в черной раме, прислоненного к стене. Эди вынесла из комнаты все девчоночьи вещи, какие только смогла, и заменила их мальчишескими. И все это — ради человека, с которым Рассел был едва знаком, который выглядел неприкаянным, и, следовательно, мог застрять здесь на неопределенный срок, к тому же был почти нищ, поэтому Эди запросила с него всего сорок фунтов в неделю, чем взбесила Мэтью, своего родного сына, вынужденного платить намного больше.

Рассел вошел в комнату Розы и присел на край кровати. Поставив локти на колени и наклонившись вперед, он уставился на ковровое покрытие и новый, современный полосатый коврик, брошенный поверх него. Он уверял себя, что ему всегда нравилось неординарное свойство натуры Эди, он с удовольствием наблюдал, как она, не желая принимать какую-нибудь чушь на веру, затевает спор и бунтует. Но зрелище, приятное и даже увлекательное со стороны, оказывается малоприятным и даже почти невыносимым, если задевает за живое. По существу, ему было нечего возразить против ее желания предложить крышу над головой своему и даже чужому ребенку, у которого не ладятся дела, — просто он сомневался, что ее стремление заполонить дом молодыми мужчинами именно сейчас продиктовано альтруизмом. И чем больше он думал об этом, тем отчетливее сознавал: Эди утверждает не только свое право распоряжаться домом как ей вздумается, но и недвусмысленно дает понять: меньше всего сейчас ей хочется оставаться наедине с мужем.

Рассел тяжело поднялся. Он не помнил, когда начал мечтать о том, как они с Эди наконец останутся вдвоем, но кажется, это случилось еще давным-давно. С уходом из дома каждого из детей он испытывал явную боль, скучал по ним, иногда чуть ли не до слез. И в то же время, когда за ними закрывалась дверь, в нем вспыхивало радостное предвкушение еще одного шага назад, к тем отношениям, с которых все началось, — отношениям с невысокой жизнерадостной девчонкой в вишневом беретике. Впервые Рассел увидел ее в очереди за билетами в кино, на фильм «Высшее общество» с Бингом Кросби, Фрэнком Синатрой и Грейс Келли с шиньоном.

И если его чувства не взаимны, если Эди невыносима мысль о дальнейшей жизни с ним вдвоем, тогда он в лучшем случае страшно разочарован, а в худшем — глубоко оскорблен. Оглядывая стены, с которых исчезли все плакаты и прочее имущество Розы, Рассел чувствовал себя совершенно беспомощным. Эди твердо следует своему плану, и если он помешает ей, то лишь покажет, насколько неуживчивым и бессердечным способен быть.

Рассел со вздохом поднялся и подошел к окну. Отсюда сад казался не запушенным, а почти ухоженным. Ни Рассел, ни Эди не были заядлыми садоводами, но если тебе принадлежит сад, как-то получается, что с годами пропитываешься знаниями о садоводстве, и ежегодные ритуалы посадки, подвязки и обрезки происходят словно сами собой. Честно говоря, он позволил себе пару невинных фантазий — о том, как будущим летом они поработают в саду вместе с Эди, станут мирно подрезать ветки или потягивать вино под дырявым садовым зонтом. Рассел полагал, что эти фантазии, подобно многим другим, обязаны своим существованием только невозможности, но помечтать было приятно, особенно теперь, когда уже было ясно, что у них вряд ли выдастся свободная минутка, чтобы посидеть с бокалом вина, любуясь розами. Он покачал головой. На что он только рассчитывал, старый и жалкий болван? Когда начнутся спектакли, Эди будет некогда даже перевести дух, не то что глазеть на розы.

Он медленно двинулся в обратный путь — мимо Розиной кровати, готовой к приезду Ласло, на лестничную площадку. Бурое пятно, след давным-давно вытравленного осиного гнезда под крышей, еще виднелось на некогда белом потолке, и надорванное ковровое покрытие было на прежнем месте — на верхней ступеньке, и все так же отсутствовала одна из балясин на повороте перил. Наверняка есть на свете люди, думал Рассел, которые регулярно делают обход своих жилищ, составляют списки мелких дел — там подправить, тут починить, — а потом берутся за них, пользуясь инструментами, содержащимися в полном порядке, в ящике со специальным отсеком для каждого. Но сам он определенно не из таких. Когда он был ребенком, мать называла его лентяем, в очередной раз заставая за чтением. Возможно, она была права и потому не удивилась бы, узнав, что в свои пятьдесят шесть лет он по-прежнему не способен собраться с силами и бросить всю свою решимость и энергию на ремонт и обновление будущей жизни с Эди.