Место летнего отдыха - Слоан Уилсон

– Хочешь кока-колы? – неожиданно спросил он.

– Хочу, – сказала она. – В конце квартала как раз есть аптека.

В аптеке Молли сняла плащ, и они сели за столик друг напротив друга. Ему хотелось сказать, что она красивая, но он молчал и старался избегать ее взгляда. Они потягивали из высоких стаканов кока-колу, и она как бы со стороны слышала как болтает о Большом Каньоне, о знаменитом гейзере в Йеллоустоунском национальном парке, о медведях, которые подходили к машине и ели бутерброды прямо у нее из рук.

Через час, выпив по два стакана, они почувствовали неловкость из-за того, что так долго просидели в этой аптеке, и перебрались в другую. Так, в то утро они посетили четыре подобных заведения и в качестве платы за вход заказывали больше кока-колы, чем могли выпить. В полдень Джон повел ее в хороший ресторан. Он считал очень важным заказать праздничный обед. Где-то ему попадалось словосочетание «фазаны под стеклом», и, стараясь придать голосу непринужденность, он спросил официанта, есть ли у них такое блюдо. Оказалось, фазанов нет, пришлось заказать два огромных бифштекса, есть которые не хотелось ни ей, ни ему. Сидя за столом, они испытывали странное чувство, будто поменялись ролями. Джон, всегда считавшийся многословным, почти не мог говорить, а когда пытался что-нибудь сказать, так безнадежно путался, что самая простая мысль в его изложении превращалась в чепуху. Хотя они и обменялись фотографиями, ему было трудно поверить, насколько интересней Молли оказалась в жизни. Ее, как ему казалось, поразительная зрелость и незаурядная красота не приводили его в восторг. Напротив, эти качества до глубины души расстроили Джона, потому что делали ее далекой и недоступной. Он представил себе, как ее толпами осаждают мужчины с внешностью кинозвезд. В его голове уже сложилась картина, где Молли в официальном свадебном наряде стоит на пороге церкви об руку с огромным мужчиной, образцом совершенства. Девушки обычно выходят замуж раньше, чем юноши, и он не сомневался, что она не станет его ждать. Да, она для него потеряна, и лучше смириться с этой мыслью сейчас. Что же положено делать в подобных случаях, когда сидишь за столом с такой девушкой? Смотреть на нее нельзя, на свою тарелку– тоже нельзя, а нервно озираться по сторонам – неприлично.

Реакция Молли, обычно сдержанной и в школе и дома, вылилась в поток слов. Она ужасно боялась замолчать хоть на минуту. Рассказав Джону о своем путешествии, она принялась рассуждать о погоде в Буффало, сформированной столкновением теплого фронта идущего со среднезападной равнины, и холодного воздуха, поступающего со стороны Великих озер и Канады; в результате возникает пояс облачности, серьезно сказала она, по крайней мере так ей объяснили, но какое-то объяснение малочисленности ясных дней ведь должно быть, как он думает? Когда принесли еду, она снова услышала свой голос как бы со стороны:

– На вид восхитительные, не правда ли? Мне тоже нравятся бифштексы с кровью. Интересно, откуда они привозят мясо? Это, наверное, говядина «черный ангус», есть такая порода. В Техасе коровы главным образом «техасские длиннорогие», во всяком случае, были раньше. Рогатый скот – это интересно, тебе не кажется? Хотелось бы узнать о нем побольше.

Да, он хотел бы узнать побольше о рогатом скоте, сказал он, благодарный ей за то, что она говорила не закрывая рта. Когда-нибудь ей хотелось бы поселиться на ферме, говорила она, правда, в городе тоже хорошо.

После обеда они продолжали бродить по улицам. Начался холодный мелкий дождь, и они завернули в первый попавшийся кинотеатр. Первый фильм сдвоенного сеанса рассказывал о собаке колли, которая была умнее всех людей, а второй – о веселом добродушном детективе, никогда не проявлявшем ни малейших признаков страха, даже находясь в темном доме, полном убийц. Они просмотрели все это, не проронив ни слова. Когда программа закончилась, было всего половина четвертого и шел довольно сильный дождь, поэтому они решили сходить еще на один двойной сеанс. Когда они вышли на улицу, стало уже темно, а дождь не прекращался. Стоя под навесом, они смотрели на свет фонарей, отраженный в черном мокром асфальте. Перед ними остановилась машина.

– Такси? – спросил водитель.

– Пожалуй, – ответил Джон. – Молли, я могу высадить тебя у дома, а потом поехать на станцию.

По дороге к дому Картеров молчание стало настолько удручающим, что даже Молли не отважилась его нарушить. О чем бы она ни подумала, на словах это получалось нелепо, но ей, вероятно, хотелось закончить встречу на мажорной ноте. Вспоминая свою болтовню, она краснела в темноте.

– Молли, – вырвалось у него уже недалеко от дома, – можем мы увидеться снова?

– Занятия начинаются на следующей неделе, – сказала она; в течение дня она уже взвешивала всяческие варианты. – Я делаю пересадку в Нью-Йорке. Иногда у меня остается пара часов…

Они договорились, где встретятся. Такси остановилось перед домом, и, прежде чем она вышла, Джон сжал ей руку.

– Спасибо! – сказал он, понимая, что говорит не то, но все равно повторил еще раз: – Спасибо тебе большое!

– Ее ответ – «извини» – тоже прозвучал неуместно. «Извини за испорченный день, – хотела сказать она, – извини, что так много разговаривала, извини, что не могу пригласить тебя домой».

– Извини, что заставила тебя ехать в такую даль, – проговорила она, выскользнула из машины и убежала.

В течение последующих месяцев они встречались трижды: один раз, когда в конце сентября Молли переезжала в школу, и еще два раза в начале и конце рождественских каникул. На свиданиях они продолжали держаться напряженно, поскольку полностью преодолеть отчужденность после долгой разлуки не хватало времени. Они обедали на Пенсильванском вокзале, разглядывали огромную елку и каток на площади Рокфеллера, слушали церковные гимны в исполнении хора на Грэнд-сентрал-терминал, сидели в зале ожидания и вели серьезные разговоры до самого отхода ее поезда. Они ни слова не говорили о том, что помнил каждый из них. О важных вещах говорить было нельзя. Они ни разу не упомянули в разговоре своих родителей и не строили планов даже на ближайшее будущее. Посторонний прохожий принял бы их за брата и сестру.

И хотя эти встречи, как ни странно, не приносили ничего, кроме разочарования, а поездки Джона обходились дорого, вспоминать о них и ожидать новых было очень приятно. Если бы не Сьюзан Хэсли, они так бы и продолжались.

У Сьюзан, костлявой девушки с узким лицом, на котором постоянно была написана скука, появилась привязанность к Молли, и она захотела ездить с ней вместе домой и обратно в школу. Сохранить от нее в тайне встречи с Джоном во время пересадок в Нью-Йорке оказалось невозможным. Узнав об этом, Сьюзан выказала трогательное стремление помогать. Молли представлялась ей романтической особой, и ей нравилось думать, что у ее подруги страстный любовный роман. Вся ситуация казалась ей чудесной, слишком чудесной, чтобы утаить ее от своих подруг. Она рассказала все, разумеется, только своим лучшим подругам или тем девушкам, на дружбу которых рассчитывала в будущем, поскольку сама большой популярностью не пользовалась. Перед очередным рассказом она каждый раз добавляла, что не стала бы доверять эту историю тому, кто не может по-настоящему хранить тайну. Очень скоро по всей школе распространился слух, что Молли Картер регулярно встречается в Нью-Йорке на вокзале с очень симпатичным парнем. Некоторые девушки из старших классов добавляли подробности о ночных клубах и гостиницах. Глядя на фигуру шестнадцатилетней Молли нельзя было допустить и мысли о чисто платонической любви, а ее сдержанность в компании других девушек многие объясняли скрытностью. «В тихом омуте черти водятся», – заметила как-то одна из девушек на год старше Молли и призналась ей, что сама потеряла девственность три года назад.

Потребовалось немного времени, чтобы история «большой любви» Молли достигла ушей директрисы мисс Саммерфилд. Как правило, она давала возможность подобным сплетням умирать своей собственной смертью, но на этот раз слухи нарастали, как снежный ком, и она сочла, что обязана что-то предпринять. Хотя как-то мисс Саммерфилд и заметила своей коллеге, находясь в более приземленном настроении, что возглавлять женскую школу-интернат труднее, чем пасти стаю сук в период течки, с ученицами и их родителями она шутить не любила. С серьезным видом она сказала Молли, что вполне может поверить в ее невинность, но встречаться девушке с молодым человеком в Нью-Йорке на вокзале нехорошо, и, если Молли не прекратит, ей придется поставить в известность мать.

– Если ты не перестанешь, я все равно буду знать, моя дорогая, – заключила мисс Саммерфилд. – Ты скоро поймешь, в реальной жизни очень трудно хранить что-то в тайне.

Может быть, и не в реальной жизни, отметила Молли про себя, но надежды сохранить что-то в тайне в Брайервуд Мэнор, конечно же, не было никакой. Большая часть учениц до и после каникул проезжала через нью-йоркские вокзалы, и поток предположений о возможных местах встречи Молли достиг такой интенсивности, что она – в плане уединения – чувствовала себя не лучше, чем золотая ржанка в окружении любителей птиц. Все это крайне смущало Молли, поэтому и письмо Джону получилось нескладным. Сообщить ему о ходивших слухах она, разумеется, не могла, а объяснить вероятную реакцию матери, если мисс Саммерфилд обо всем ее известит, было трудно. Молли не могла предсказать, как именно поведут себя мать и бабушка при таких обстоятельствах, но ясно было одно, что это будет нечто ужасное. Перспектива обсуждения отношений с Джоном бросала ее в дрожь. Сам разговор об этом стал бы огромным наказанием. Более того, она не сомневалась, что, если мать узнает о встречах с Джоном, она предпримет новые шаги, чтобы помешать им видеться и даже переписываться.