С трех языков. Антология малой прозы Швейцарии - Анн-Лу Стайнингер

Рамю оставил огромное литературное наследие. Наиболее известен своими романами, среди которых — «Алина» [ «Aline», 1905; рус. перев. 1928], «Красота на земле» [ «La Beauté sur la terre», 1927; рус. перев. 2006], «Дерборанс» [ «Derborence», 1934; рус. перев. 1985], «Савойский парень» [ «Le Garçon savoyard», 1936; рус. перев. 1985], «Если солнце не взойдет» [ «Si le soleil ne revenait pas», 1937; рус. перев. 1985]; многие его произведения были экранизированы.

Перевод выполнен по изданию «Рассказы и фрагменты» [ «Nouvelles et morceaux». Tome 2, 1908–1911. Slatkine, 2006].

Смерть Большого Фавра

Рассказ

Александру Сангрия[30]

Тем вечером, в субботу, пятеро мужчин рубили лес у Клюза. Лес этот старый, растут в нем дубы да буки, но больше буки. Оттуда до деревни добрых полчаса ходу будет. Раскинулся лес по редким холмам и равнине с запада на восток. На севере он вплотную подходит к полям, стеной стоит над ними, на юге рассекает его овраг, и чем дальше к востоку, тем овраг глубже. На дне течет ручей под названием Рю. Пробиваясь сквозь слоистую, обычную для здешних мест, почву, он исподволь размывает ее, подтачивает берега. Один край оврага, лесной, много выше другого, и кажется, лес внезапно обрывается, но чаща кругом непроходимая, тесно стоят деревья, всюду ежевика, заросли дикой малины, вечный сумрак, ни тропки нет, лишь глубокие колеи на мягкой земле, оставленные груженными лесом возами.

Вот здесь-то они и были, на прогалине, в самой глуши. День клонился к вечеру, мужчины оставили топоры, набросили куртки, собрались уходить. Уже каждый поднял свою корзину для обеденных припасов и, перекинув ее через руку, раскурил трубку. Лишь Большой Фавр все еще обрубал ветви дуба, поваленного в полдень. Его окликнули.

— Ступайте вперед, — отозвался он, — я еще раз-другой махну топором и догоню вас. Дорога известная.

Так четверо ушли, один остался.

Был он роста огромного, сильный, широкоплечий, с длинными рыжими усами. Поговаривали, что жену свою Большой Фавр уморил, так жестоко он с ней обходился. И все это знали, но в глаза ему сказать не смели, только шептались между собой: уж очень был он силен и на расправу скор. Поначалу, как умерла жена, все от него отвернулись, а он подошел и прямо спросил: «Случилось что? Отчего вдруг здороваться со мной перестали?»

— Да что ты, — смутились все. — Ничего против тебя мы не имеем. Не выпьешь ли с нами по стаканчику?

Так и стал Большой Фавр хозяином положения, да он и раньше им был, а вот понял это только теперь. Жену его бедную в сырую землю зарыли, а он жил себе преспокойно, пил допьяна, ел досыта. И держался гордо, все, бывало, повторял: «Со мной они не справятся».

Кто «они»? Неизвестно, но Фавр так это говорил, что за словами слышалось, будто вся жизнь в его руках, и нет ему равных. Может, оно и верно, да только был он таким же, как все мы, смертным.

Фавр с размаху опускал топор на крепкие узловатые ветви, окружавшие ствол, самые толстые со второго удара поддавались. Так он очистил дуб сверху донизу, остались лишь толстые сучья. Он рубил их, вытаскивал из-под ствола, складывал в кучу, и та росла горой. Со свойственной его натуре гордыней, Фавр решил сделать всю работу в одиночку и до конца.

Вечер, как случается в начале ноября, был пасмурный, снег пока не выпал, но тяжелые тучи обещали его, а поля уже местами припорошило. Ветер налетал порывами, обрывал последнюю листву; сады стояли голые, и лес почти обнажился, лишь на грабах еще держались резные листья, прочные, словно металлические, они даже позванивали на ветру. А ветер все не унимался. Не стало мелких пташек: их унесло с листвой. Пусто, лишь высоко в небе черными точками кружат на сильных крыльях вороны, обгоняют друг друга, собираются в стаю, черным облаком поднимаются к тучам, то плавно опускаются ниже, то словно падают и резко взлетают вновь, — вот уже последняя стая с мрачным криком покинула лес. Стемнело, когда четверо мужчин вошли в деревню. Большого Фавра с ними не было. Беспокоиться о нем не стали, решили, что задержался, с тем и разошлись по домам.

Назавтра Фавр не объявился. День был воскресный, в лес никто не пошел. И вот в понедельник утром…

Ламбле шел первым. Вдруг он взмахнул рукой, подзывая других, и указал на землю. Там, у дубового ствола с последним наполовину отрубленным суком лужей растеклась кровь. И рядом топор, рукоятка в крови, уже засохшей. Топор узнали сразу. Отсюда и до прогалины, где обычно оставляли корзины, тянулся кровавый след. Ни корзины, ни куртки Фавра там не нашли. Видно, он остановился на минуту, присел на опавшую листву: тут еще лужа крови натекла. Дальше видны капли, где чаще, где реже, местами их вовсе не было, след терялся, а ветер так и гулял по лесу, и грабы роняли с вершин лист за листом. Но мужчин было четверо, и вот двинулись они, шеренгой, в пяти-шести шагах друг от друга, то останавливались, то собирались в круг, расширяли его мало-помалу, пока кто-нибудь не звал: «Сюда!» И они сходились вновь. Ведь они поняли уже, как надо искать, и точно знали, что найдут его. Сколько бы времени ни прошло, но не так уж много крови в человеке. «С такой раной, да заблудившись, не мог он далеко уйти», — думали они.

Вот так и вышло, что впервые история этой смерти была написана кровью на черной лесной земле. Беда случилась ночью. И надо знать, какова ночь в лесу, под затянутым ноябрьскими тучами небом. Ни звезды, ни лунного луча, тьма кромешная, рук своих не видать, двигаться можно лишь на ощупь, как слепой в беспросветном мраке. И ведь он едва шел. Должно быть, подволакивал за собой ногу, оставляя след на голой, влажной от дождя земле. Ковылял на одной ноге от ствола к стволу, опирался о них руками и, пока не угас вечерний свет, медленно двигался в верном направлении, но опустилась тьма, он сбился с пути, закружил по лесу.

Четверо мужчин достигли зарослей ежевики, ее невысокие кусты и зимой оставались зелеными. Здесь они наткнулись на брошенную корзину, рядом валялись пустая бутылка и краюха хлеба. Чуть поодаль нашли они шапку, за ней повязку, черную, заскорузлую от крови. Кусты кругом изломаны, на колючих ветвях повисли лоскуты рубахи. Тут он падал, поднимался и долго плутал, оставляя кровавые следы, все более и более обильные. Повязка, видно, слетела, а шипы у ежевики длинные, острые. Должно быть, он руками хватался за кусты, волок сквозь них ногу, и шипы вонзались в рану, раздирали ее. Сколько же надо силы, чтобы выбраться отсюда?

Он выбрался.

И снова Фавр оказался на прогалине. Чаща расступилась, колючие заросли сменил ковер опавшей листвы. Дубы здесь древние, кроны у них раскидистые, и стоят они реже. Теперь двигаться ему было не так тяжело, петлял он меньше, но кровь все лилась, и останавливался он все чаще. Видно, устал и совсем измучился. И раненую ногу больше не мог он держать на весу, тащил волоком: след стал непрерывным, и больше они его не теряли.

И привел след к оврагу. Его и днем-то заметить трудно, разве только к самому краю подойдешь. Ночью же ничто не предвещает опасности. На ровном месте земля внезапно расступается, словно уходит из-под ног, и отпрянуть невозможно. Впрочем, обрыв не столь уж крутой, и на здоровых ногах выбраться из оврага не так трудно. Но раненому, и на одной ноге!.. Четверо мужчин упорно, круг за кругом, шли по следу.

И вот, как это случается темной ночью или бывает со слепыми, они ощутили незримую угрозу (словно шум ручья предупредил о ней). И почудилось то, чего они желали: будто след, минуя обрыв, тянется вдоль него. Но Фавр случайно отступил от края. Чуть дальше, у самого крутого склона осталась на рыхлой земле глубокая вмятина от каблука. Здесь он упал, на спину или ничком, и съехал по скользкой глине: гладкий сизый след остался на откосе. А внизу оказалась площадка, небольшой уступ. На нем Фавр удержался.

И отсюда он силился выбраться. Кровь, снова кровь, словно он нарочно разбрызгал ее повсюду: так сбрызгивают водой белье перед глажкой. Кровь и отчетливые отпечатки рук на мягкой жирной глине, и углубления от всех пяти пальцев. Он ладонями нащупывал склон, пальцами впивался в него, подтягивался выше, упирался коленями в отвоеванный кусочек земли и все повторял сначала. Но тщетно. Фавр срывался, поднимался снова и снова съезжал к уступу. Видно, долго он так упорствовал: склон сделался точно полированный. При последней попытке Фавр слетел с уступа и уже не скользил, но быстро катился вниз. За уступом оказался первый крутой откос из песчаника, а ниже осыпь, поросшая длинными стеблями хвоща, за них только и мог он уцепиться.

Много повидали эти мужчины, но тут их огрубевшие сердца дрогнули. Не сразу решились они подойти, поняли, что найдут там. Прежде спустились на самое дно оврага, оттуда поднялись на откос и побледнели. Хвощ кругом вырван с корнем. Фавр катился по осыпи и удержаться мог лишь за длинные стебли. Он горстями хватался за них, но все они оставались в его руках. Надежда на спасение жила, пока оставался последний куст, вот и он поддался, стебель за стеблем. Тогда, наверное, Фавр закричал…