На качелях любви - Галия Мавлютова

Я по-прежнему сидела во главе стола, отрешенная и отстраненная от реальности. Сотрудники смеялись, рассказывали анекдоты, травили байки, шепотом сплетничали. Все шло обычным порядком. Без шума и драки. А я думала о своей нечаянной любви. С чего все началось? С крокодила Гриши, ведь именно с него началась история моей безнадежной любви. Сначала Лешка Соколов в шутку спрятал злополучное письмо, его стали искать, нашли, затем наткнулись на меня. И я случайно попала во внутренний мир Зимина, мне удалось проникнуть в его душу за микронные доли секунды. А он почувствовал проникновение, и мы сблизились, еще ничего не зная о нас, мы стали родными, когда еще ничто не предвещало будущее слияние наших разнополярных судеб.

– А наша Дашка сидит, ничего не пьет, скучает, – в общем хаосе беспорядочных звуков вдруг явственно прорезался чей-то голос.

Его никто не услышал, лишь мое ухо уловило вибрирующую волну – сплетня.

– По Зимину соскучилась, наверное, – подло хохотнул кто-то.

Я не знала этих людей, никогда не видела и на улице не смогла бы узнать в лицо. А они были осведомлены обо всем, включая мое тайное чувство к Олегу Александровичу.

– Привыкла в ресторанах кутить с олигархами, а нами брезгует, – тихо, едва слышно поддержал сплетника серый и незаметный, как полевая мышь, бессменный сотрудник «Северного сияния».

Этого гада я знала в лицо. Змей ползучий, такой неказистый, тощий до синевы, всегда в вытертом на локтях пиджаке и стоптанных ботинках. Кажется, он прячется в перегородках в правом ряду, занимается там неизвестно чем. Никто, ни один человек в редакции не сможет сказать, что он делает в своей норке. Видимо, тихая деятельность располагает к глубоким размышлениям. Глубже быть не может. У этого человека нет имени. Оно ему ни к чему.

– Нет-нет-нет, я не брезгую вами! Вы ошиблись немножко, – я поспешила откликнуться на вызов пакостника.

Трое мужчин без зазрения совести обсуждали мое безнравственное поведение. Они соображали на троих, ведь иначе они не могут. А женщинам было некогда наводить тень на плетень, они спешили выпить и закусить, все подливали коньяк в свои рюмки, пока есть что подливать. Мир перевернулся. Женщины выпивают, мужчины сплетничают. Дела!

– Я обязательно выпью с вами за наше общее процветание, сейчас налью и выпью, – на столе стоял пакет с соком, я налила полный бокал и залпом выпила.

В редакции «Северного сияния» знают, что я равнодушна к алкоголю. И впрямь, никто из присутствующих не возмутился моим поступком. Напротив, наступило всеобщее молчание, будто я числилась на этом празднике невыдуманным покойником. Как бы вдруг восстала из мертвых и решила провозгласить тост за процветание корпорации. До сих пор все галдели и шумели, в буфете стоял непрерывный гул, и вдруг наступила глухая тишина. Уши у всех заложило. Одновременно и надолго. Пьяненькие женщины бестолково таращились, силясь понять, что произошло. Трезвые мужчины притихли. А я попыталась подняться со стула, но у меня ничего не вышло. И вдруг все смешалось. Лица коллег стали неузнаваемыми, а фигуры растягивались в длину и ширину, будто мы всей компанией неожиданно переместились в комнату смеха.

Женщины и мужчины стали неразличимыми, и вдруг однополые существа соединились в сплошной фантасмагорический силуэт. Столы пробили стену и плавно поехали куда-то вдаль, медленно удаляясь за горизонт. Тарелки с салатами и закусками взлетели под потолок. Все пошло наперекосяк. В моей голове что-то происходило, что-то ужасное и безобразное. Исчезла реальность. Контуры смазались. В нечетком рисунке я различила Сонино лицо, оно хитро подмигнуло мне и пропало, его вмиг затянуло серой пленкой. Вместо Соньки образовался высокий столб дыма. Слишком накурено. Появилось лицо Лешки Соколова. Он испуганно всматривался в мои глаза, будто искал ответ на какой-то важный вопрос, но ничего не нашел и тоже куда-то пропал. В углах шевелились какие-то безобразные тени. Мне стало страшно. Я вновь сделала попытку привстать, но хлопнулась обратно, проехала мимо стула и закричала, обращаясь в пустоту: «Я не гуляла с олигархами. Только с крокодилами. Его Гришей зовут. Поняли?» Я еще что-то кричала. Но мой крик ушел наверх, эхом ударился о стены, а слова разбились на мелкие кусочки. Осколки слов падали вниз медленно и плавно, будто снежинки, опадая, они больно царапали острыми кристаллическими углами мое лицо и руки. Я закричала от боли, но крик остался внутри меня. Его никто не услышал. И я окончательно погрузилась в забвение.

На лбу лежало что-то склизкое и холодное. «Это змея, наверное, я нахожусь в серпентарии, – подумала я и схватилась рукой за скользкое туловище, – надо сбросить гадюку с лица». Туловище мягко и безжизненно обвисло, не сопротивляясь, и я засмеялась. Это было полотенце – мокрое, холодное, кислое. Его основательно пропитали уксусом. Я осмотрелась, пытаясь понять, где нахожусь. Явно не в серпентарии. Чистая комната, огромные окна. Знакомая мебель. На этом диване я когда-то сидела. Память медленно возвращалась ко мне. И вдруг в комнату вошел Лешка Соколов. Без стука вошел, как к себе домой. Во-первых, я узнала его сразу, значит, никакой амнезии у меня не было. А без стука он вошел потому, что находился у себя дома, в пятикомнатной квартире на набережной реки Мойки.

– Соколов, ты почему без стука ко мне заходишь? – сказала я.

Точнее будет – не сказала, а прохрипела. Мой голос изменился до неузнаваемости, будто говорила не я, а какая-то другая девушка. Лично я не хочу с ней знакомиться. Пусть она хрипит на здоровье хоть до скончания века.

– Лично я у себя дома, Добрая ты наша, а вот ты у меня в гостях, – нахально и с вызовом ответил мне Соколов.

Лешка присел рядом и потрогал мой лоб, взял руку, посчитал пульс. Все в порядке. Пульс немного частит. Это от волнения. Соколов отпустил мою руку, и она безжизненно свесилась вниз, как намыленная веревка.

– Соколов, тебе надо было в доктора идти. Или в ветеринары, что ли, ухаживал бы за больными животными, – сказала я, восстанавливая в сознании последние события.

Но события не спешили вырисовываться в памяти, видимо, в этом трудном деле мне без Лешкиной помощи не обойтись.

– Только ради тебя, Дашка, готов пойти в лекаря любого ранга. А то ты уже третий день у меня валяешься, никак в себя прийти не можешь, – сказал Соколов и подоткнул под меня одеяло.

– Как это – третий день? – закричала я, сбрасывая одеяло. И снова накрылась, оставив щелочку для глаз. На мне ничего не было, только трусики и лифчик. – А почему я голая?

– А ты хочешь валяться в кровати в джинсах и сапогах? Дашка, да не тушуйся ты, мы же с тобой – не чужие люди. Я даже когда-то жениться на тебе хотел, – сказал Соколов, поднося к моим губам чашку с бульоном. – Пей давай, бульон куриный, я только что сварил. Свеженькая, парная была курочка. Из-за тебя, Добрая, я на рынок ездил.