Цвет абрикоса - Би Сяошен

Вся компания — Цю Чунь, Ван Шичунь, Хаохао, Паньпань и студент — поднялись на башню. Студент склонился перед ними в глубоком поклоне:

— Много благодарен своим побратимам за это лестное для меня приглашение. Всем сердцем расположен к ним и готов выслушать их наставления. Премного благодарен и непременно отплачу за приглашение сторицей.

— Горели желанием видеть вас, благодарим, что не отвергли приглашение.

— Как я посмел бы не принять ваше приглашение? — ответил студент.

После того как взаимные приветствия были сказаны и сделаны все поклоны, красавицы, соблюдая чин, расселись, студент обратился к Хаохао:

— Вчера провинился перед вами.

— Провинились? Да вы и вовсе забыли о приличиях. — Не успела она договорить, как на столе уже были выставлены блюда, а на них мясо горной косули, дикой утки, золотого карпа, корочки свинины, жареные голуби и еще многое другое. В вазах горой лежали фрукты всех времен года. Короче, здесь было все лучшее, что бегает по суше и плавает в море. Подали и вино, душистое и изысканного вкуса, и нарядные гости скоро воздали должное этому изобилию: и изысканным напиткам, и душистому мясу, и разнообразным плодам и злакам. Так вкушали они яства и вино несколько страж кряду, и вот уже зажглось высокое пламя красных свечей в серебряных подсвечниках. И как сказал бы поэт, «когда стрелы ночи — закатные лучи — потонули в бронзовом сосуде земли…», иными словами, когда погас закат и на землю опустилась мгла, пир закончился. Едва передвигая ноги, собравшиеся спустились с башни, и, не имея сил идти дальше, расселись на ступеньках, ведущих в сад, подставляя разгоряченные лица освежающему ветру. Сияла ночь, заливая лунным светом все окрест. Цю Чунь велел подать воды для умывания. Служанка принесла таз, полный воды с благоуханными лепестками орхидей. Молодые люди омылись. Тем временем девушки удалились во внутренние комнаты, где тоже омылись. После решили разойтись по двое. Цю Чунь, взяв Ван Шичуня за руку, подошел к студенту, сказав так:

— Вчера Хаохао призналась мне, что вы обладаете исключительным орудием мужской силы и что оное так горячо, что едва ли не дымится. Полагаю, что вы получили этот дар от какого-то человека высокого роста. Хотел бы просить вас посвятить нас в свои тайны. Обещаем секретов не разглашать.

Ван Шичунь заметил:

— Брат Фын! В прежние времена вы не отличались особой силой и отнюдь не были тем, кто не знает перерыва. Готов совершить жертвоприношение богам и просить вас осчастливить нас наставлением. Так мечтаю о нем, как если бы я умирал от жажды. Не стал бы просить, если бы не клятва о побратимстве, которую мы дали друг другу.

— Братья мои, — сказал им Юэшэн. — Когда вы так приветливо встретили и обласкали своего младшего брата, могу ли я не поделиться знанием? Ни к чему умолять меня, ибо разве я не ваш брат по союзу дружбы? — И с этими словами он торопливо достал из рукава маленький мешочек и отсыпал из него некую толику снадобья, а именно шесть зерен, которые разделил между приятелями. — Снадобье не надо растворять ни в воде, ни в вине. Едва положите на язык, тотчас почувствуете действие. На одну женщину надлежит тратить три катышка. С помощью этого снадобья можно и с десятком красавиц управиться, — сказал им студент.

— Поистине удивительное зелье, — сказали молодые люди, надеясь на необычайное действие трех зерен снадобья. — Ныне оно нам ох как кстати! — Сказав так, молодые люди склонились друг к другу и о чем-то тайно договорились. А о чем, вы, читатель, скоро узнаете.

Между тем Хаохао и Паньпань обменивались впечатлениями:

— Что-то наши молодые господа задумали!

— Ничего такого мы не задумали. Право, ничего. Мы просто говорили на нанкинском диалекте.

— Это на нанкинском диалекте вы договорились вздернуть нас на этой стене?

— Через четверть часа все сами узнаете, — сказал им студент.

Девушки поняли, что молодые люди и вправду о чем-то договорились. Но они молчали и лишь посмеивались.

У Ван Шичуня была певичка, которую он особо выделял, — Мю десятая.[36] В тот вечер у нее был гость, отправляющийся в дальнюю дорогу. Они пили весь день и вечер. Она перепила и не посмела присоединиться к компании. Мю десятая проводила гостя и одиноко сидела в комнате, освещенной слабым мерцанием серебряного светильника. Тем временем певичка Паньпань, вдохновленная вином, была во власти «весенних настроений». Она потащила Цю Чуня к себе в комнату. Служанка, держа светильник в руках, повела Ван Шичуня к Мю десятой. А студент отдал предпочтение Хаохао, и они тотчас разделили ложе.

Цю Чунь положил на язык три катышка снадобья, проглотил, разделся и, обняв свою подружку, возлег с ней. И тотчас его будто подхватил бешеный порыв ветра-страсти. «Выходит, зелье и вправду со смыслом», — подумал он, ибо его орудие мужской силы уже пылало, точно факел, и походило на пику, выточенную из цельного куска железа.

— Вы сегодня совсем другой, — заметила Паньпань. — Уже заиграли меня. И с чего это пылаете, точно костер? В прежние разы все было по-иному. Мне так славно с вами.

Сказав так, она подумала про себя: «Что-то эти трое замышляют. Недаром смеялись. Может, этот господин студент передал им снадобье весенних радостей?» Ведь Паньпань уже знала, каким искусством студент владеет. Так что она просто морочила голову бедняге Цю Чуню, полагая, что тот не догадывается о ее делишках. Ничего не ответил ей Цю Чунь, ибо был занят одной заботой — отдавшись пылу страсти, он готов был целиком выплеснуть свои чувства в едином порыве. Паньпань лежала на постели вниз лицом и была недвижна. Он повернул певичку к себе, обнял и стал наслаждаться ее роскошным телом, то приникая к ее плоти, то ощущая нежность грудей.

— Иди ко мне навстречу, — сказал он ей. — Я… — но он так и не успел сказать ей, что хотел, ибо все смешалось и сплелось в этом клубке тел.

Тем временем, придя к Мю десятой, Ван Шичунь увидел ее одиноко сидящей у светильника. Она поднялась навстречу гостю и приветствовала его. Он слегка приласкал ее, а потом незаметно проглотил свои пилюли, надеясь с их помощью дать ей полное ублаготворение. Они разделись и отправились за полог. Забрались в кровать. Мю легла на одеяло, вольно раскинувшись перед ним. Ее груди болтались, как две груши, и, точно пещера, зиял вход в нефритовый чертог. Не прошло и четверти часа, как снадобье возымело действие, и Ван Шичунь обрел то, чего так чаял, — его орудие мужской силы гордо возвысилось, напоминая железную соху, которая готова пройтись по невозделанному полю. Мю потрогала его и воскликнула в изумлении:

— Потомок заячьего племени! Отчего это нынче вы пылаете, как вязанка сухого хвороста? А уж как востро орудие! Точно лемех!