Динамика бессознательного - Карл Густав Юнг

выявить внешние физические признаки, посредством которых возможно классифицировать индивидуумов и описать их характерные свойства. Исследования Кречмера показали, что физиологические параметры могут определять психические особенности.

[222] Психологическая типология действует аналогичным образом, но ее отправная точка расположена, так сказать, не снаружи, а внутри. Она не стремится перечислить и упорядочить внешние характеристики; ее задача – обнаружить внутренние принципы, определяющие типичные психологические установки. Физиологическая типология для достижения результатов с необходимостью применяет естественно-научные методы, однако незримая и не подлежащая измерению природа психических процессов побуждает нас обращаться к методам гуманитарных наук, в первую очередь к аналитической критике. Как уже сказано, нет ни малейшего различия в принципах, имеется лишь расхождение в нюансах, обусловленное разными точками отсчета. Нынешнее состояние исследований дает некоторые основания надеяться на то, что результаты, полученные с обеих сторон, обнажат существенное сходство выводов относительно базовых фактов. Лично у меня складывается впечатление, что отдельные кречмеровские типы не так уж далеко отстоят от психологических типов, выделенных ранее мною. Вполне вероятно, что именно здесь возможно перебросить мостик между физиологической конституцией и психологической установкой. Причина, по которой этого пока не сделано, кроется, не исключено, в том обстоятельстве, что физиологические открытия случились сравнительно недавно, а вести психологические изыскания намного труднее (и потому они менее доступны для понимания).

[223] Мы охотно соглашаемся с тем, что физиологические характеристики возможно видеть, осязать и измерять. Но в психологии даже общепринятая терминология до сих пор не устоялась. Вряд ли отыщутся две психологические школы, которые, к примеру, согласятся единообразно толковать понятие «чувство». Правда, глагол «чувствовать» и существительное «чувство» все-таки обозначают некие психические факты, иначе для них не появилось бы общего значения. В психологии приходится иметь дело с фактами, вроде бы достаточно четкими как таковые, однако не получившими научного определения. Состояние нашего знания можно сравнить с положением дел в средневековом естествознании – если коротко, любой психолог знает о психике больше всех остальных своих коллег. По сути, мы располагаем разве что личными мнениями по поводу неведомых фактов. Вследствие этого психологам свойственна постоянная, почти непреодолимая склонность цепляться за физиологические факты, потому что те сулят безопасность, потому что вокруг оказываются известные и описанные явления. Поскольку наука зависит от точности словесных формулировок, психологи обязаны проводить концептуальные различения и давать тем или иным группам психических фактов конкретные наименования, не обращая внимания на то, имеются ли какие-либо другие значения у предлагаемых терминов. Единственное, что важно для психолога, – это согласуется ли подобранное им слово в его наиболее общем употреблении с психическим фактом, которое оно призвано охарактеризовать. Одновременно психолог должен избавиться от распространенного обыденного заблуждения, будто имя само по себе объясняет стоящий за ним психический факт. Имя должно для него быть не более чем ярлыком, инвентарным номером, а вся понятийная система – не более чем тригонометрической картой конкретной географической местности, такой картой, где значимые точки важны по практическим соображениям, но несущественны для теории.

[224] Психологии еще предстоит придумать собственный язык. Когда я впервые стал давать имена типам установок, выведенным мною эмпирическим путем, то обнаружил, что вопрос языка является главнейшим препятствием для развития нашей науки. Мне пришлось, хотел я того или нет, устанавливать строгие понятийные границы и наделять открытые области именами, которые, насколько это возможно, брались из обыденной речи. Поступая таким образом, я неизбежно подвергал себя опасности, о которой уже упоминал, – опасности поддаться распространенному мнению, будто имя объясняет сам предмет. Пусть это мнение есть, несомненно, остаток древней веры в магию слов, недоразумения все равно возникают, и я регулярно слышал такое возражение: «Но ведь чувство – это же нечто совершенно иное».

[225] Об этом очевидно банальном факте приходится говорить только потому, что сама его банальность является одним из основных препятствий для психологического исследования. Психология, будучи самой юной среди всех наук, до сих пор подвержена влиянию средневековой ментальности, которая не делала различия между названиями и самими предметами. Эти затруднения необходимо подчеркнуть, дабы широкая научная общественность, с ними не сталкивавшаяся, лучше осознала очевидные проблемы и очевидное своеобразие психологических исследований.

[226] Типологический метод позволяет создавать классификации, которые соблазнительно было бы называть «естественными» (правда, природе классификации неведомы!), и они обладают величайшей эвристической ценностью, поскольку сводят воедино индивидуумов с общими внешними признаками или общими психическими установками и тем самым позволяют психологам выполнять более тщательное наблюдение и более точные изыскания. Исследования в области конституции предоставляют психологу чрезвычайно важный критерий, посредством которого возможно либо устранять влияние органического фактора при изучении психических явлений, либо учитывать его в своих построениях.

[227] Именно здесь, среди прочих важных точек, чистая психология вступает в противоречие с переменной Х, то есть с органической точкой зрения. Впрочем, противоречия возникают не только в данной точке. Существует дополнительный фактор, которым пренебрегают специалисты, занятые исследованиями конституции. Речь о том, что психический процесс не начинается как бы с нуля применительно к индивидуальному сознанию; это, скорее, воспроизведение функций, сформированных веками развития и наследуемых заодно со структурой мозга. Психические процессы предшествуют сознанию, сопровождают его и длятся дольше. Сознание – всего лишь промежуток в непрерывном психическом процессе, вероятно, своего рода кульминация, подразумевающая специфические физиологические усилия, а потому каждый день оно исчезает с некоторой периодичностью. Психический процесс, лежащий в основе сознания, воспринимается нами как автоматический, то есть его истоки и развитие нам неведомы. Мы знаем только, что нервная система, в особенности ее центры, обусловливает и выражает психические функции, что эти унаследованные структуры начинают функционировать в каждом новом индивидууме так, как было всегда. Лишь пики данной активности проявляются в нашем сознании, которое регулярно затухает. При всем бесконечном разнообразии индивидуальных вариаций сознания базовый субстрат бессознательного психического остается неизменно единообразным. Насколько вообще возможно постичь природу бессознательных процессов, мы выяснили, что они проявляют себя повсюду в поразительно идентичной форме, пускай их выражения, фильтруемые индивидуальным сознанием, тяготеют к беспредельному многообразию. По причине фундаментальной однородности бессознательного психического человеческие существа и способны коммуницировать друг с другом, превозмогая все различия индивидуальных сознаний.

[228] В приведенных наблюдениях нет ничего неожиданного, по крайней мере на первый взгляд, но они начинают вызывать недоумение, когда мы устанавливаем, насколько сильно индивидуальное сознание подчиняется этой однородностью. В семьях известны случаи поразительного ментального сходства. Фюрст[174] привела пример матери и дочери, у которых сходство ассоциаций достигало 30 процентов (цитирую по своей работе «Изучение словесных ассоциаций»[175]). Психическая солидарность между народами и расами, обитающими далеко друг от друга, в целом признается при этом совершенно неправдоподобным. Однако в действительности мы обнаруживаем обилие удивительных совпадений в области