1812. Всё было не так! - Георгий Суданов

Короче говоря, страсти кипели, и единодушия среди членов совета не наблюдалось.

Барклай не прекращал спорить с Беннигсеном. Он говорил:

– Надлежало ранее помышлять о наступательном движении и сообразно тому расположить армию. А теперь уже поздно. В ночной темноте трудно различать войска, скрытые в глубоких рвах, а между тем неприятель может ударить на нас. Армия потеряла большое число генералов и штаб-офицеров, многими полками командуют капитаны…

Генерал Беннигсен решительно настаивал на своем.

С Беннигсеном соглашались генералы Дохтуров, Уваров, Коновницын, Платов и Ермолов; с Барклаем – граф Остерман-Толстой, Раевский и Толь, который, как утверждает А.И. Михайловский-Данилевский, «предложил, оставя позицию, расположить армию правым крылом к деревне Воробьевой, а левым – к новой Калужской дороге <…> и потом, если обстоятельства потребуют, отступить к старой Калужской дороге».

Когда все уже изрядно устали спорить, граф Остерман-Толстой сказал:

– Москва не составляет России. Наша цель не в одном защищении столицы, но всего Отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии.

Историк С.Ю. Нечаев по этому поводу пишет:

«Рассматриваемый вопрос можно представить и в таком виде: что выгоднее для спасения Отечества – сохранение армии или столицы? Так как ответ не мог быть иным, как в пользу армии, то из этого и следовало, что неблагоразумно было бы подвергать опасности первое ради спасения второго. К тому же нельзя было не признать, что вступление в новое сражение было бы делом весьма ненадежным. Правда, в русской армии, расположенной под Москвой, находилось еще около 90 тысяч человек в строю, но в этом числе было только 65 тысяч опытных регулярных войск и шесть тысяч казаков. Остаток же состоял из рекрутов ополчения, которых после Бородинского сражения разместили по разным полкам. Более десяти тысяч человек не имели даже ружей и были вооружены пиками. С такой армией нападение на 130 тысяч – 140 тысяч человек, имевшихся еще у Наполеона, означало бы очень вероятное поражение, следствия которого были бы тем пагубнее, что тогда Москва неминуемо сделалась бы могилой русской армии, принужденной при отступлении проходить по запутанным улицам большого города».

К сожалению, точно узнать, кто что говорил во время совета в Филях, невозможно. Доводы русских генералов сохранились лишь в донесениях и воспоминаниях, а протокол происходившего по какой-то причине не велся.

В завершение М.И. Кутузов якобы поднялся со своего места и сказал:

– Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки. Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я властью, врученной мне государем и Отечеством, приказываю отступать.

Кстати, отступать он предложил в район Тарутино, то есть по Рязанской дороге.

На словах Михаила Илларионовича хотелось бы остановиться поподробнее, а заодно следовало бы развеять и миф о том, что «один Кутузов мог решиться отдать Москву неприятелю».

Советский историк П.А. Жилин утверждает, что Кутузов закончил военный совет фразой: «С потерею Москвы еще не потеряна Россия <…> Но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия. Приказываю отступать».

А.П. Апсит. М.И. Кутузов в Филях

Эта фраза стала крылатой, переходя со страниц одной книги на страницы другой. И что удивительно, никого будто и не интересует тот факт, что идея оставления Москвы ради сохранения армии принадлежала не ему, а Барклаю де Толли. Кутузов же лишь вынужден был с ним согласиться, совершенно забыв о том, что всего за две недели до этого в письме к графу Ф.В. Ростопчину он утверждал абсолютно противоположное – что, по его мнению, «с потерею Москвы соединена потеря России».

Впрочем, как отмечает в своих «Записках» генерал А.П. Ермолов, после совета в Филях М.И. Кутузов не мог «скрыть удовольствия, что оставление Москвы было требованием, не дающим места его воле, хотя по наружности желал он казаться готовым принять сражение».

М. Голденков в своей книге «Наполеон и Кутузов: неизвестная война 1812 года» пишет:

«Жаль старика. Говорят, он всю ночь провел в избе Фролова, не сомкнув глаз. Из его комнаты доносились то глухие рыдания, то скрип половиц. Слышно было, как Кутузов подходил к столу, видимо, склоняясь над картой. Но винить в создавшемся положении кого-то, кроме себя, Голенищеву-Кутузову было трудно. Он <…> оказался заложником собственного характера, амбиций, самоуверенности и упования на то, что всемилостивый Бог и сейчас поможет выкрутиться из сложнейшей ситуации, как он помогал Кутузову дважды выжить после страшных ранений. Он ли один был таков? Нет, но именно он был главнокомандующим, он привел армию в этот тупик».

Кто сжег Москву

2 (14) сентября 1812 года, как пишет историк Р.М. Зотов, «в день, навсегда плачевный для воспоминания русских, армия снялась с лагеря при Филях в три часа пополуночи и вступила в Москву чрез Дорогомиловскую заставу, чтобы, пройдя весь город, выйти в Коломенскую. Глубокое уныние распространилось во всех рядах войск. Привыкши почитать Москву матерью русских городов, они с поникшими головами проходили по опустевшим ее улицам, как бы погребая древнюю свою столицу. Большая часть жителей еще заранее оставила город; остальная часть спешила следовать за армией».

Когда М.И. Кутузова в свое время спросили, куда лучше отступать, и предложили идти на Калугу, чтобы перенести туда театр военных действий и заманить Наполеона подальше от священного для всех русских города, главнокомандующий, подумав, ответил:

– Пусть идет на Москву.

И наполеоновская армия пошла на Москву, но уже в первую ночь после занятия ею этого крупнейшего русского города, «подобно бурной реке, пламя разлилось по всем улицам, и Москва была предоставлена своему року».

* * *

Что же стало причиной пожара?

Сначала обвинили в этом французов. Понятное же дело, они взяли Москву, они ее и подожгли – таков был общий голос, раздавшийся в России. Так говорили со слов московских беженцев в других регионах, так смотрели на это дело в армии.

«Французы грабили и оскверняли храмы Господни, сожгли почти всю нашу древнюю столицу», – писала одна из современниц тех событий. «Наш милый, родимый город, – писала другая, – представляет лишь груды пепла <…> Не успевшие бежать из города подвергаются ужасным пыткам <…> В их глазах жгут и разоряют дома <…> Наполеон, иначе сатана».

Когда спрашивали жителей Москвы, почему они не тушат пожар, некоторые оправдывались страхом перед тем, что французы убьют их, если они будут тушить. Обвинение французов можно было встретить в церковных проповедях. В официальном сообщении о пожаре, написанном государственным секретарем А.С.Шишковым, – то же самое. Даже в Высочайшем рескрипте от 3 (15) ноября 1812 года было упомянуто о враге, который нанес ущерб России «действиями неприличных и срамных для воина зажиганий, грабительств и подрываний».

Служба в московском храме в присутствии французов

В своих «Записках» литератор Д.Н. Свербеев отмечает:

«Весь 1813 и 1814 гг. никто не помышлял, что Москва была преднамеренно истреблена русскими».

А в июне 1814 года граф С.Р. Воронцов писал:

«Нас считают варварами, а французы, неизвестно почему, прослыли самым образованным народом. Они сожгли Москву, а мы сохранили Париж».

Позднее стали говорить о некоей Божьей каре. Например, С.Н. Глинка в «Записках о 1812 годе» писал:

«Москва сгорела и должна была сгореть… Кто сжег Москву? Никто. Над нею и в ней ходил суд Божий… Нет ни русских, ни французов, тут огонь небесный».

Полковник П.А. Жилин в 70-е гг. прошлого века заявил:

«Нет сомнения, что главная ответственность за это огромное бедствие лежит на агрессоре, вероломно вторгшемся в пределы русской земли: бесспорно, не было бы французов в Москве, огонь не испепелил бы нашу древнюю столицу».

Миф этот оказался живуч, и вот уже в 2011 году А. Мартыненко написал:

«Зря Лермонтов достаточно, как теперь выясняется, предвзято сообщает:

Москва, спаленная пожаром,Французу отдана.

В том-то и весь конфуз случившейся измены высвечивается и передача из рук в руки в целости Москвы: ведь не только не спаленная, но и со всеми складами и не вывезенными от внезапно впущенного в город врага святынями – отдана этому самому французу!

При всем при этом «ни о каком умышленном сожжении Москвы, как акте, который мог бы коренным образом повлиять на ход войны, у русского командования не было» намерения».

Короче говоря, отдали Москву Наполеону в целости и сохранности, со всеми святынями, старинными знаменами и штандартами, с оружием и боеприпасами и т. д.