Новая книга ужасов (сборник) - Антология

Через секунду уже ее лицо дернулось, и почти сразу Элли заулыбалась – хотя и отдавала каждый микрон с боем. А потом она начала смеяться и колотить меня свободной рукой. Высвободив руку, она стояла и от всей души смеялась, а спустя минуту снова села за столик. И швырнула в меня скомканной салфеткой.

– Это из его детства, – сказала она. – Он был толстым мальчиком, и над ним смеялись. Ты знаешь, каким бывают дети… они сократили Спаннинга в Спанки, потому что «Маленькие негодяи» как раз шли по телевидению, и… ох, Руди, перестань!

Я, наконец, успокоился и сделал примирительный жест. Элли наблюдала за мной с сердитой настороженностью, пока не убедилась, что я не собираюсь больше отпускать тупых шуток, а потом продолжила:

– После того как судья Фэй огласил приговор, я передала дело Спа… Генри к апелляции. Я требовала не проявлять снисхождения, когда адвокаты Генри представили апелляцию в Одиннадцатый Округ Атланты[49]. Когда ему отказали в апелляционном, тремя против нуля, я помогла подготовить короткую сводку – когда адвокаты Генри отправились в Верховный Суд Алабамы. И когда Верховный Суд отказался рассматривать апелляцию, мне показалось, что все закончилось. Я знала, что у них не осталось вариантов – ну, может, только прошение губернатору штата. Но это бы ни за что не сработало. Так что я подумала: «Ну вот и все». Три недели назад, после отказа Верховного Суда, я получила письмо от Генри. Казнь должна состояться в следующую субботу, и я не могла понять, зачем бы ему встречаться со мной.

– Письмо… как оно до тебя добралось? – спросил я.

– Через одного из его поверенных.

– Я думал, они опустили руки.

– Я тоже. Доказательства были такими весомыми. Полдюжины адвокатов нашли способы отказаться. Такие дела не приносят юристам доброй славы. Одно только количество свидетелей на парковке у того «Винн-Дикси» в Хантсвилле… Руди, их там было добрых полсотни. И все видели одно и то же, и все опознали Генри, раз за разом, двадцать, тридцать, могли быть и пятьдесят, если бы нам требовался такой длинный парад. И все остальное…

Я поднял руку. «Я знаю», – говорила эта открытая ладонь, поднятая в воздух. Она все это мне уже рассказывала. Каждую жуткую деталь, пока меня не начинало тошнить. Казалось, словно я сам все совершил, настолько живо и ярко она вела рассказ. Морская болезнь после прогулки по чужому разуму в сравнении с этим казалась приятной. Мне становилось так плохо, что я даже думать об этом не мог. Даже в момент человеческой слабости.

– Итак, письмо принес адвокат…

– Думаю, ты его знаешь. Ларри Борлан, работал с ALCU[50]. До того был главным советником при законодательном собрании Алабамы в Монтгомери. Выступал в Верховном Суде – сколько, два, три раза? Отличный парень. И его не так легко обмануть.

– И что он обо всем этом думает?

– Он думает, что Генри абсолютно невиновен.

– Ни в чем?

– Ни в чем.

– Но там было пятьдесят незаинтересованных случайных свидетелей при одном из убийств. Пятьдесят, ты сама это только что сказала. Пятьдесят – можно парады устраивать. И все спокойно его пригвоздили, без тени сомнения. Такое же убийство, как и остальные пятьдесят пять, включая ту школьницу в Декейтере, когда они его, наконец, поймали. И Ларри Борлан думает, что это не он, так?

Элли кивнула. Почти комично надула губы, пожала плечами и кивнула.

– Не он.

– Значит, убийца все еще где-то там?

– Так думает Борлан.

– А как думаешь ты?

– Я с ним согласна.

– Иисусе, Элли, колючку мне под седло! Вы, должно быть, вроде как в свободное время поработали! Убийца все еще там, в толпе, но за три года, пока Спаннинг сидел в тюрьме, не было подобных убийств. Что ты на это скажешь?

– Скажу, что кем бы ни был парень, который убил всех этих людей, он сильно умнее нас всех. И подставил идеального козла отпущения. А сам он или давно перебрался в другой штат и делает там карьеру, или тихо сидит прямо здесь, в Алабаме, ждет и наблюдает. И улыбается, – Элли горестно поморщилась, и со слезами на глазах добавила: – Через четыре дня он может перестать улыбаться.

Суббота.

– Ладно, спокойно. Давай, расскажи мне остальное. Борлан пришел к тебе, просил прочитать письмо Спаннинга, и?..

– Он не просил. Просто дал мне письмо, сказал, что не имеет ни малейшего представления, что в нем написано, но он знает меня уже давно, считает достойным, непредубежденным человеком и будет признателен, если я его прочитаю – во имя нашей дружбы.

– И ты его прочитала.

– Я его прочитала.

– Дружба. Звучит, словно вы с ним хорошие друзья. Может, такие же хорошие, какими были и мы с тобой?

Она посмотрела на меня с изумлением.

Думаю, я сам посмотрел на себя с изумлением.

– Это еще откуда взялось, черт побери? – спросил я.

– Да, в самом деле, – вернула она мне вопрос. – И откуда же это, черт побери, взялось?

У меня запылали уши, и я почти начал говорить что-то вроде того, что если ей можно использовать наш опрометчивый поступок, свидетелями которого были лишь братья Маркс, в качестве рычага давления, то почему это мне нельзя пройтись на тот же счет? Но я захлопнул рот и для разнообразия решил не продолжать, а вернуться к теме.

– Должно быть, то еще письмецо было.

Тишина тянулась, пока Элли взвешивала количество дерьма, в котором собиралась искупать меня за это глупое замечание, когда все уляжется. Найдя баланс, она рассказала мне о письме.

Оно было идеальным. Единственный вариант мошеннической заманухи, который мог привлечь внимание мстителя, усадившего тебя на электрический стул. В письме говорилось, что пятьдесят шесть смертей – число неверное. Что есть больше, гораздо больше нераскрытых дел во многих, очень многих штатах. Потерявшиеся дети, сбежавшие из дома подростки, непонятные исчезновения, старики, школьники, студенты-автостопщики, ехавшие до Сарасоты в весенние каникулы, владельцы магазинов, которые вечерами несли дневной заработок в банк и так и не вернулись домой к ужину. Проститутки, найденные по частям в мусорных мешках по всему городу. Смерть, смерть, смерть, несчитанная и безымянная.

«Пятьдесят шесть, – говорилось в письме, – это только начало». И если она – именно она, Эллисон Рош и никто иной, моя приятельница, приедет в Холман и поговорит с ним, то Генри Лейк Спаннинг поможет ей закрыть все эти открытые дела. Народная слава. Мститель нераскрытых дел. Решение громких тайн.

– Значит, ты прочитала письмо и поехала…

– Сначала нет. Не сразу. Я была уверена, что он виновен. И в тот момент, после трех лет ведения этого дела, я была уверена, что если он говорит, будто может объяснить все эти неизвестные происшествия, – то так оно и есть. Мне просто не нравилась сама идея. В суде, когда я подходила к столу защиты, к нему, я начинала нервничать. Он никогда не сводил с меня глаз. Они голубые, Руди, я тебе говорила?..

– Может быть. Я не помню. Продолжай.

– Настолько голубые, как только можно представить… ну, по правде говоря, он просто меня пугал. Руди, я так хотела выиграть это дело, ты и представить не можешь… не просто ради своей карьеры, справедливости или мести за всех людей, кого он убил. Сама мысль о том, что он где-то там, на улице, с этими голубыми, такими голубыми глазами, которые следили за мной с момента начала суда… мысль о том, что он выйдет на свободу, заставляла меня гнать это дело как бешеную собаку. Я должна была его посадить!

– Но ты пересилила страх.

Толика насмешки в этом замечании ей не понравилась.

– Верно. Наконец, я «пересилила страх» и согласилась с ним встретиться.

– И встретилась.

– Да.

– И он ни хрена не знал ни о каких других убийствах, верно?

– Да.

– Но он красиво говорил. И его глаза были голубыми, такими голубыми.

– Да, придурок.

Я усмехнулся про себя. Даже гениям свойственно ошибаться.

– А теперь позволь спросить – очень осторожно, чтобы ты меня снова не ударила: когда ты обнаружила, что он врал-завирался, что не было у него никакого дополнительного списка нераскрытых преступлений, почему ты не встала, не собрала свой портфель и не потопала оттуда?

Ее ответ был прост.

– Он умолял меня задержаться.

– И все? Он тебя умолял?

– Руди, у него никого нет. У него никогда никого не было, – она посмотрела на меня так, словно я был сделан из камня. Такая штука из базальта, статуя из оникса, изваяние, вырезанное из меланита, копоть и сажа, сплавленные в монолит. Она боялась, что не сможет, никак не сможет, какие бы жалостливые или смелые слова ни подобрала, пробить мою каменную поверхность.

И тогда она сказала то, что я ни за что не хотел бы слышать.

– Руди…

И тогда она сказала то, что я никогда бы и подумать не мог, что она скажет. Ни за что на свете.

– Руди…

И тогда она сказала самую ужасную вещь, которую только могла мне сказать, даже более ужасную, чем то, что она влюблена в серийного убийцу.