Труба Иерихона - Юрий Никитин

Хотите сказать, проговорил он медленно, что с хорошего коня не стыдно и упасть?

Я вздохнул с облегчением:

Именно. Ведь некоторые провалы значат больше, чем мелкие успехи. Икар погиб, но сколько наделал шуму! Поэты говорят как о подвиге, хотя на самом деле это был просто дурак, который вместо того, чтобы пролететь на нужной высоте по направлению к материку, сдуру поднялся к Солнцу, нарушив все полётные инструкции отца...

Он сказал всё так же размеренно:

Что ж, проигрывать так проигрывать... Но лучше проиграть в федеральном суде, чем в местном, когда иск против мелкой фирмы, верно?.. Хорошо бы ещё как-то зацепиться за международные суды... Главное, чтобы приняли иск. А там начать кампанию в прессе. Сперва у нас, да и там массмедия начнет сообщать об этом деле, никуда не денутся... Вы пьёте по-прежнему пиво?

Я взглянул на часы, поднялся:

Увы, я в самом деле на службе. Это я так, за счёт рабочего времени проворачиваю собственные делишки...

Он усмехнулся:

Бросьте, у вас никогда не было собственных. Я не знаю другого такого человека, что был бы вот так отдан идеям... скажем, платоновского мира. Так что вы и сейчас на слу... простите, на работе!

Я дал проводить себя до лифта. Глаза его оставались благодушными, весёлыми, обманчиво добренькими. Но я помню его бульдожью хватку по старым процессам.

Володя, казалось, подрёмывал за рулём, на коленях газета, голова склонилась на грудь. Однако я знал, что он ухитряется, как Аргус, видеть спереди, сзади и с боков, а под газетой может оказаться автомат. И сейчас он видит, как я спускаюсь, как иду через двор, расшвыривая жёлтые листья...

Ну не могу не пошуршать ими, очень вкусно шелестят, что-то в этом есть древнее, упрятанное глубоко в кровь...

Я вздрогнул от призывного гудка. Элегантный серебристый опель снизил скорость и прижался к обочине. В окошко выглянуло смеющееся лицо молодой женщины. О, я узнал эти лучистые глаза!

Володя вскинул голову, вид у него стал ещё настороженнее, тело напряглось для броска. Руки оставались под газетой, но мышцы плеч заметно напряглись. Я успокаивающе вскинул руку, прошёл мимо к опелю. Тот подрулил к самой кромке тротуара.

По ту сторону стекла мелькнула белая рука. Дверца распахнулась. Я пригнулся, заглянул. Стелла смотрела с весёлым вызовом:

Смотрю, кто это такой важный выходит?.. То на небо взглянет, то на полметра в землю. Почвенник, наверное. Скоро попрут из политики?

За что? поинтересовался я.

Как политик, я уже научился избегать прямых ответов, встречал вопросы контрвопросами. Стелла удивилась:

Как за что? Политик обязан смотреть по сторонам. И все время улыбаться, демонстрировать благополучие курса своего правительства.

В любом стаде есть паршивая овца, сообщил я.

В её взгляде прочёл, что весь кабинет Кречета паршивейшее из стад, но вместо этого она сладенько улыбнулась и почти пропела:

Я могла бы довезти до центра... если бы вас не страшило похищение...

Конечно, она не случайно проезжала мимо, я в такие случайности не верю, к тому же избыток половых гормонов не туманит мой мозг, однако какой мужчина стерпит ядовитый намек в трусости?

Моя грудь выпятилась, как у голландского петуха, я махнул Володе: мол, следуй сзади, сам влез на сиденье рядом. В машине было свежо, пахло лёгкими духами. На ниточке болтался поглотитель паров бензина, но, по-моему, он тоже заряжен добротными французскими духами.

Пристегнитесь, предупредила она.

Будет гонка?

Нет, но когда рядом такой ценный представитель человечества...

Спасибо.

...да и менты следят, чтобы ремни безопасности были на месте.

Фи, а еще боярыня!

Княгиня, поправила она сердито, если уж вас так достаёт мой титул.

Простите великодушно, сказал я с глубочайшим раскаянием, чёй-то эта боярыня перед глазами скачет... Ага, на санках ее Суриков вёз! Помню, что боярыня, точно. В кокошнике! Стелла, а почему вы без кокошника?

Она вела машину ровно, по-женски аккуратно, по-женски виртуозно, ибо мужчины по-прежнему к женщинам за рулем ревнуют, не прощая им ни малейшего промаха. Я поглядывал на её безупречный профиль, аристократически вздёрнутые скулы, красиво вылепленные ноздри. Глаза её смотрели на дорогу, длинные загнутые ресницы бросали на бледные щёки густую загадочную тень.

Кокошник княгини не носили, отрезала она.

Как же так? изумился я. Помню, у Даля...

Он изучал крестьянок, пояснила она высокомерно. Простолюдинок!.. Вы ощущаете разницу?

У меня на языке вертелся ответ, что в той ситуации, в какую я её поставил... назовем это ситуацией, она мало чем отличалась от крестьянки, но смолчал, нехорошо напоминать о поражении.

Нет, всё-таки хорошо быть Никольским. Не ищу приключений, сами находят. Правда, можно было не соваться в эту ловушечку... такие лакомые кусочки сыра только в опасных мышеловках, но не политик я, не политик!

Вы так далеко от своего района, заметила она ядовито, и кремлёвских башен что-то не вижу... По бабам шастаете, господин футуролог?

Я сказал напыщенно:

Военные тайны хотите выведать? Так я вам и скажу, что в нашем полку шесть танков и восемь пулеметов!.. Я был у... был... а вы что, ревнуете?

Ее щеки от злости побледнели.

С чего бы?

Да так, сказал я мечтательно, хорошее время было... Даже прекрасное. Как вспомню...

Теперь её нежные щеки порозовели, зато полные губы стиснулись в тонкую линию. Мне даже показалось, что машина задёргалась, будто вместе с хозяйкой переживала за то хорошее и даже прекрасное время. Впрочем, почему-то бывает так, что одному кажется хорошим, даже прекрасным, а другому не очень... даже очень не очень...

Я посматривал на неё искоса. Нежный, как солнце на восходе, алый румянец наливается цветом. Похоже, тоже вспоминает тот злосчастный день, когда первый раз поймала меня в ловушку. Вспоминает во всех подробностях, хотя явно всё это время старалась вычеркнуть из памяти.

В зеркальце я видел неотступно следующую за нами машину. Иногда удавалось рассмотреть глаза Володи. Он смотрел словно через перекрестье прицела. На его честном квадратном лице я читал сильнейшее неодобрение. Не дело любителям лезть в игры профессионалов. Правда, с женщинами мы все считаем себя крутыми профи.

Я могу вас подбросить до кремлёвских ворот, предложила Стелла. Мне по дороге.

Отлично, одобрил я. Посмотрел на часы. О, чёрт!.. Уже обед. Этот чёртов Коган сожрал все бутерброды... Куда в него столько влезает? Правда, вся наша финансовая система такая же... Стелла, забросьте меня во-о-он туда на уголок, в кафе. Всё равно в кабинете сейчас пусто.

Она поморщилась, совершенно натурально:

Что за дикость?

А что?

Человеку вашего положения... да просто нормальному... разве можно в кафе? Они ж все на маргарине! С нарушением экологии. Не-е-ет, этого я просто не могу вынести...

Машина прошла мимо кафе на такой скорости, что из патрульной машины ГАИ высунулся инспектор и вскинул палочку, но тут же возле него притормозил Володя, что-то сказал, и постовой нехотя втянулся под скорлупу, словно голова печальной черепахи.

Стелла явно всё замечала, на губах играла полупрезрительная улыбка: вот они, привилегии, мерзавец уже начинает чувствовать себя лучше других, ему всё позволено...

Спохватившись, она затормозила возле ресторана так резко, что на тротуаре отпрыгнули.

Сейчас припаркуюсь, предупредила она.

Не влезешь, предположил я.

Мы с моей серебряночкой худенькие...

Вдвинулась она виртуозно, но нам обоим пришлось вылезать через левую дверь, справа навороченный додж стоит на расстоянии большого пальца младенца. Похоже, моя княгиня с отличием закончила и курсы экстремального вождения.

В ресторан мы влетели, как два смерча. Стелла с ходу помахала рукой метрдотелю. Я плюхнулся за ближайший стол, не дожидаясь, пока Стелла грациозно опустится, а метрдотелю объявил:

У меня обеденный перерыв всего сорок минут. Из него половину у меня уже спёрли. Если есть что готовое... сожру. Нет уйду жрать пирожки на улице.

Метрдотель не дрогнул лицом, новорусскость приучила ко всяким неожиданностям, от самой малой из которых английский дворецкий упал бы в обморок.

Есть, сказал он оценивающе.

Правая рука его поднялась кверху, он выставил ладонь, словно командир десанта, привлекая внимание, поднял два пальца, большим и указательным сделал кольцо, и тут же в нашу сторону поспешил официант. На подносе была широкая тарелка с тонкими ломтиками ветчины, буженины и всего того, что именуется холодным мясным салатом. Все это было на огромных листах зелени.

Я взглянул на часы:

Ого, да тут круче, чем в кафешке. Быстро. Молодцы!

Стелла сидела напротив. Локти упёрла в стол, подбородок на кулачки, потом вспомнила, что гораздо ярче смотрится, когда свободно откинется на спинку кресла, так её высокая грудь оттопыривается вообще вызывающе, тонкая талия, как у осы...

Я жрал в три горла, а она красиво изогнула бровь, глаза насмешливо наблюдали, как я грубо разрываю мясо руками. По этикету полагалось бы ножом и вилкой, вот их целый набор, да ещё и оттопыривать мизинец... Плевать, я не придурок, которого разбуди ночью и спроси, какое вино к рыбе, какое к мясу, выпалит без запинки, но путает Гегеля с Гоголем, а теократизм с эмпириокритицизмом.