Георг — Синяя Птица - Анна Юрген

— Это пройдет, — сказала ему мать. Она была права. Действительно, через некоторое время боль исчезла. Работа пошла так же легко, как и накануне.

За двенадцать дней была закончена обработка общественного поля, и женщины могли заняться своими собственными маленькими садиками, расположенными за околицей поселка. Лучистое Полуденное Солнце тоже обрабатывала свой садик, а на столбе, врытом посередине участка, теперь висела новая табличка, разрисованная свежими красками. На этот участок вместе с матерью всегда приходил и Синяя Птица.

Никогда он так не воспринимал всей прелести раннего весеннего утра, как здесь, вдалеке от домов. Чаще всего он был наедине с матерью. Малия должна была заботиться об очаге и котлах.

Еще блестели в утренних лучах солнца капли росы на траве, когда они спозаранку приходили к столбу с изображением Черепахи. А перед ними, гладкое, как блюдо, простиралось до самых крыш Длинных Домов поле; позади него, точно брошенная кем-то голубая лента, извивалась Бобровая река. Клубясь, поднимался утренний туман. Легкий ветерок нес бодрящий запах растревоженной земли и молодой зелени. Ветерок помогал проснуться новому дню.

То тут, то там расцвечивали луг желтые блузы женщин, как цветы калужницы расцвечивают поемные луга. Лишь изредка раздавался радостный крик. Кругом царила тишина и счастье совместной, дружной жизни одной большой семьи.

Как-то раз мать запела. И навсегда запомнил мальчик ее голос, раздающийся в синеве чарующего неба:

До восхода солнца

Выйди на простор!

Золото рассвета

Удивляет взор!

Как чиста песнь утра,

Тают облака.

Тьму с лугов снимает

Свет рожденья дня!

Во время работы они говорили об отце, который на этот раз что-то долго отсутствовал, о Малии, у ко горой уж, наверное, подгорела каша, и о Косом Лисе. изменившемся за последнее время. Но никогда еще они не говорили о его белых родственниках, о Рейстоуне, вообще обо всем прошлом. Он и сам избегал разговоров об этом, точно слово о прошлом могло нарушить обаяние сверкающего, радостного утра.

Отец вернулся очень не скоро. Он был мрачен. Но, само собой разумеется, его никто не расспрашивал ни при встрече, ни даже тогда, когда окончились обычные немногословные приветствия.

Он сам медленно и неохотно начал рассказ. Поездка в Преск Иль доставила немало огорчений. То ли в результате войны, то ли оттого, что еще больше обнаглели торговцы, но на все обычные товары цена возросла вдвое, а на порох — втрое. В голосе Малого Медведя звучала горечь.

— Эти же торговцы в Канаде за бобровую шкурку получат в двадцать раз больше, чем дают нам. Я хотел бы только знать, как они там живут на своих собственных островах по другую сторону Большой Воды.

Особенно много хлопот было с продажей великолепной шкурки черной лисы, которую случайно убил Застывший Олень, охотник из семейства Цапли. Мех лисы, кроме нескольких серебристо-серых волосков на лапках и мордочке, был сине-черен.

— Торговец из-за этих серебряных волосков хотел дать за шкурку столько же, сколько за бобровую. Тогда Застывший Олень сказал, что не продаст шкурку, и забрал ее обратно. Но белые решили его провести. Они пригласили Застывшего Оленя к себе и напоили огненной водой. Пьяный, он согласился на их предложение. Наутро обманутый пришел ко мне и попросил помощи. Я потребовал, чтобы белые вернули ему все. Они расшумелись, раскричались, и лишь когда я пригрозил прервать торговлю, заплатили. Говорили они на незнакомом языке. Я ведь только немного говорю по-французски, но они кричали что-то непонятное. — Малый Медведь замолчал, потом неожиданно спросил:

— Знает ли мой сын, что значит «you Indian dog»?

Мальчик покраснел. Малый Медведь произнес эти слова немного в нос. И все же, несмотря на неверное произношение, их можно было понять. Синяя Птица был в смятении. Он чувствовал, что не сможет перевести то, что кричал отцу этот сброд. Он бросил незаметный взгляд на вождя, но тут, прежде чем он собрался что-нибудь ответить, заговорила Малия. Она вскочила и, сжав кулаки, глухо сказала:

— Они тебе кричали: «Ты индейская собака!»

В ужасе уставился Синяя Птица на сестру. На секунду в глазах вождя вспыхнуло что-то недоброе, но он тут же взял себя в руки.

— Я так и думал, — сказал он безразличным голосом.

Отец продолжал спокойно рассказывать, но мальчик уже многого не слышал. Ему было мучительно стыдно. То, что кричали торговцы, было обычным выражением в Рейстоуне. «Индейские собаки», — это говорили сестры, братья, родители, тетя Рахиль. Как часто и с его уст слетало это ругательство!

Неожиданно и родительский дом, и даже весь Рейстоун точно отодвинулись от него и прошлое подернулось злой, холодной дымкой отчуждения. У мальчика мелькнула мысль, что ведь он лучше, чем кто-нибудь, знает индейцев, что он их лучше понимает, что все его белые родственники рассказывают много нелепого о жизни краснокожих.

Ему вспомнился облаченный в черные одежды миссионер, который однажды остановился на ночь в их доме в Рейстоуне. Этот миссионер говорил, что хочет «проповедовать язычникам в пустыне». Мальчик вспомнил, что отец убеждал миссионера целый вечер: «Вы ничего не достигнете этим! Из этой краснокожей черни никогда не будет порядочных людей. Эти индейские собаки живут одной охотой и шныряют кругом в лесах. Ведь они даже ничего не слышали об обработке земли. Что же, вы хотите вместе с ними все время кочевать в прериях и лесах?» Да, так там, на Юниате, говорили и другие. Правда, это не остановило миссионера.

И Синяя Птица думал о полях, на которых вскоре появятся зеленые ленты всходов маиса, о золотых початках, которые каждую осень развешивают на чердаках и они наполняют дом своим ароматом. Конечно, индейцы ходят и на охоту, ленапы — даже больше, чем ирокезы; и все-таки кто из белых пограничников выращивает так умело маис, как индейцы? И разве можно жителей поселка Плодородная Земля назвать собаками?

Рядом с мальчиком стояла жизнерадостная мать, которая работала весь день не покладая рук. У него сжалось сердце. Он обвил руками ее темно-коричневую шею. Близкое и далекое, родное и чужое, тепло и холод поменялись в его душе местами. Мечты, до сих пор бесконечно туманные, стали действительностью,

Глава 15

Лето шло своим чередом. Колыхались листья черных ореховых деревьев, цветущие клены распространяли пряный аромат, кряквы плавали со своими выводками по реке, и маранта выбросила лазурно-голубые стрелки. Но после месяца Образующего Плоды еще не было гроз, засуха иссушала поля и грозила неурожаем. Более назойливые, чем в прошлые годы, комары и мошкара, поднимались целыми роями с Совиного ручья и Бобровой реки. Через день приходилось натирать лицо и шею мазью из медвежьего жира, в который мать добавляла растертый пахучий корень сарсаспарели. Эта красная мазь хорошо защищала от укусов насекомых. Без нее невозможно было бы перенести самое жаркое время года и особенно душные ночи, с их бесконечным жужжанием комаров. Это было время, когда ондатры строили в тростниках на болотистых лугах свои круглые норки.