Вся правда о Русских: два народа - Андрей Буровский

Уездный телеграфист беден и зашуган; бедного фельдшера даже и полноценным-то интеллигентом не считают. И они, и даже мелкий чиновник могут быть несравненно беднее хуторянина, купца или оборотистого подрядчика. Студент настолько беднее иного крестьянина, что если мужик его накормит — сделает доброе дело.

Но все они смотрят на мужика тем же нехорошим взглядом колонизатора, и чем «сиволапое дурачье» лучше «бесхвостого павиана», мне, право же, трудно понять.

Россия, Русь — это только их страна! И когда в огне Катаклизма исчезла их Русь, Русь европейцев, они таки поняли, что «Русь слиняла в два дня… Поразительно, но она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей… остался один подлый народ».[64] А этот «подлый народ» кто? Не русские?

Российская империя, а потом СССР справедливо гордились, что в них не было бытового расизма. Но поразительное дело! К концу просвещенного XIX века в речах русских европейцев начинает сквозить самый натуральный расизм, причем по отношению к своему же собственному народу.

«Перед присутствием по воинской повинности стоял низенький человек с несоразмерно большим животом, унаследованным от десятков поколений людей, не евших чистого хлеба, с длинными вялыми руками, снабженными огромными черными и заскорузлыми кистями. Его длинное неуклюжее туловище поддерживали очень короткие кривые ноги, а всю фигуру венчала голова… Что это была за голова! Личные кости были развиты совершенно в ущерб черепу, лоб узок и низок; глаза, без бровей и ресниц, едва прорезывались; на огромном плоском лице сиротливо сидел крошечный круглый нос, хотя и задранный вверх, но не только не придававший лицу выражения высокомерия, а, напротив, делавший его еще более жалким; рот, в противоположность носу, был огромен и представлял собой бесформенную щель, вокруг которой, несмотря на двадцатилетний возраст Никиты, не сидело ни одного волоска…

— Обезьяна, — сказал полненький живой полковник, наклоняясь… к члену земской управы, — совершенная обезьяна.

— Превосходное подтверждение теории Дарвина, — согласился член управы, на что полковник одобрительно промычал и обратился к доктору.

— Да что, конечно, годен! Парень здоровый, — сказал тот.

— Но только в гвардию не попадет, ха-ха-ха! — добродушно и звонко закатился полковник».[65]

Таковы же многие оценки из «Окаянных дней» И. А. Бунина. Порой просто страшно читать: «Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: „Cave furem.“{6} На эти лица ничего не надо ставить — и так все видно».[66]

И далее в том же духе: «Какие-то мерзкие даже по цвету лица, желтые и мышиные волосы».[67] «Все они (эти лица. — А. Б.) резко отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всему и вся».[68] «Глаза мутные, наглые».[69]

Это он исключительно о красных? Не совсем… Если в повествовании Бунина появляется студент — то это не «сахалинский тип», а изможденный, сжигающий сам себя фанатик. Его скорее жаль, этого нелепого юношу. Ни одного слова, где восприятие любых «русских европейцев», даже Ленина и Троцкого, выглядело бы по-колонизаторски, в духе «павиана бесхвостого».

Пишет и о «глупости, невежестве» образованных людей, проистекавших «не только от незнания народа, но и от нежелания знать его».[70] Пишет о том, что русские европейцы «страшно равнодушны были к народу во время войны, преступно врали о его патриотическом подъеме даже тогда, когда и младенец не мог не видеть, что народу война осточертела».[71]

Но все это — про ошибки, глупости, нелепости. «Свои» не вызывают дрожи омерзения. У них не бывает мутных глаз, ни у одной интеллигентной барышни не может быть волос мышиного цвета.

А вот крестьянские повстанцы на Украине, ведут войну с красными, разрушили железную дорогу и прервали связь с Киевом: «Плохо верю в их „идейность“. Вероятно, впоследствии это будет рассматриваться как „борьба народа с большевиками“ и ставиться на один уровень с добровольчеством… А все-таки дело заключается больше всего в „воровском шатании“, столь излюбленном Русью с незапамятных времен, в охоте к разбойничьей вольной жизни, которой снова охвачены теперь сотни тысяч отбившихся, отвыкших от дому, от работы и всячески развращенных людей».[72]

В общем, если интеллигент примыкает к Добровольческой армии Краснова — это светлый подвиг, и дело тут никак не в «охоте к разбойничьей вольной жизни», которой «охвачены отбившиеся от дому, от работы и всячески развращенные люди». Но если то же самое делает крестьянин — бросает дом и работу и идет воевать с большевиками — это уже не герои, а разбойники и воры.

Иван Бунин объясняет: «Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом — Чудь, Меря».[73]

Как всегда в таких случаях, возникает вопрос: а как их различать, Русь и Мерю? По цвету глаз? По форме половых органов? В ком конкретно Русь, а в ком Меря? Надо ли сравнивать форму их черепов, носовые хрящи или состав крови? Was noch? Извините, невольно заговорил по-немецки — очень уж вспомнился Геббельс.

Но как бы ни разделять «Русь» и «Чудь», по каким бы признакам — все равно ведь расизм получается.

ЧАСТЬ III

ТУЗЕМНАЯ РОССИЯ

Бесправное большинство народа на всем протяжении империи оставалось равнодушными к тому, что происходило в Петербурге. До него не касались жестокие меры, угрожавшие дворянству.

М. Фонвизин

Глава 1

ТУЗЕМЦЫ РОДОМ ИЗ МОСКОВИИ

Даже татары и турки не так страшно ненавидят латинян, особенно латинских священников, как московиты.

Поссевино

Московия — это и есть та туземная цивилизация, которую собирался европеизировать Петр. Это в Московии началась и была оборвана модернизация в начале—середине XVII века. Это Московия стала ядром Российской империи, а в ней самой население жестко разделилось на европейцев и туземцев.

Европейцы Российской империи — это московиты, которые европеизировались по законам, созданным и придуманным Петром.

Русские туземцы — это те московиты, которые… нет, будет неправильно сказать, что они вообще не европеизировались. Ведь и в Российской империи московиты, то есть русское простонародье, становились европейцами — порой даже в большей степени, чем дворяне, — но далеко не всегда по тем правилам, которые устанавливало правительство.

А кроме того, можно еще поспорить, была ли Московия частью Европы или не была. Почему нужно считать Европой только группу протестантских стран, которые в XVII–XVIII веках сделали резкий рывок? Да, рывок был.

Но, во-первых, импульс этого рывка к началу XX века почти перестал сказываться, по крайней мере в остальной Европе. И Гарин-Михайловский во время своих путешествий по Китаю и Америке вынужден был прийти к выводу: «Меня воспитывали на представлении о превосходстве Франции во всех решительно областях жизни. За время путешествия я вынужден был от этого представления отказаться».[74]

Во-вторых, если в Северной Франции и в Голландии даже происходит какая-то важная работа, то разве это причина уже не считать европейскими странами Южную Францию, Лангедок и Прованс или Германию? Это Европа, но какая-то другая…

Для стран «восточнее Эльбы» (то есть и для доброй половины Германии) придумано много словесных уродцев: «Вторая Европа», «Восточная Европа», «Православная Европа». Все эти уродцы и неверны (Восточная Германия, Польша, Чехия — не православные страны), и неточны — Италия и Испания находятся не в Восточной Европе.

Но и «Вторая Европа» — как-то неопределенно… Потому что возникает вопрос — какая из них вторая, а какая и на каком основании — первая?

Честнее всего признавать Европой и Московскую Русь. Своеобразная это часть Европы, кто же спорит — но часть. Этой части Европы приходится догонять другую часть… но ведь и это не мешает признавать Московию частью Европы — ведь догоняют и Италия и Польша. А Германию даже называют иногда «критической страной европейской модернизации».

Московия как страна

Один из любимых приемов фантастов: отправить современного россиянина в некое прошлое — отдаленное или не очень. Не будем давать волю фантазии, заставляя читателя или выдуманного героя разгуливать по улицам Москвы XVII века. Сделаем проще: представим себе, что Московия XVII века существует в данный момент. Что можно пересечь границу, оставив на ней радиотелефон, одежду из нейлона и кожзаменителей, что задумчивый дьяк с бородищей бабахнет на ваш иностранный паспорт огромных размеров печать… И вы, уже на лошадях, поедете в глубь новой для вас страны, познавать ее быт и реалии. Благо, язык ее понятен без переводчика.