Ястреб халифа - Ксения Медведевич

Ибн Хальдун вздохнул:

— Посла и часть купцов препроводили в Мерв. Там они предстали перед наместником, ныне покойным Инальчиком Кадыр-ханом. Слова посла привели его в возмущение, и он приказал повесить дикаря на стенах города, купцов стегать плетьми и возить по городским улицам извалянными в дегте и в перьях, а потом тоже повесить, а караван разграбить. С оставшимися в Беникассиме купцами поступили так же.

— Хорошо, что он покойный, — процедил Тарик. — За это воистину мудрое решение наместника следовало бы самого повесить на стенах города.

— Остынь, самийа, — мрачно осадил нерегиля Аммар. — Ты мало людей вздернул на сук? Выпей стакан крови, если тебе так неймется.

— На совести этого Инальчик-хана — семьдесят тысяч жизней, — тихим страшным голосом ответил Тарик. — Убийство посла и купцов открыло армии джунгар путь в долину Мерва через Мухсин. Силат сказали, что кочевникам пропели дорогу на крови.

— Что это значит? — рявкнул Аммар.

— Что мне нужно срочно послать голубя в Фейсалу, — побледнел ибн Хальдун. — Пока там не произошло то же самое, что в Мерве.

Когда отряд ханаттани влетел на большую площадь у Ибрагимовых ворот, на которой не в пятничный день обычно вершилось правосудие, стало понятно, что и голуби, и гонцы опоздали.

На каменном помосте в центре площади в этот день стояла высокая виселица. В петлях под прочной карагачовой перекладиной висело пятеро человек. Четверо в длинных халатах стеганого шелка, с выбритыми лбами и черными косичками, — ханьцы. Пятый был одет в кафтан из грубой ткани, отороченной мехом, и кожаные штаны, — посол Эсен-хана. По тому, как высоко болтались его босые ноги, становилось понятно, что ростом он при жизни был гораздо ниже, чем составившие ему компанию купцы. Ступни и щиколотки кочевника почернели от огня и до сих пор сочились кровью — его пытали перед смертью.

Тарик, увидев тела на виселице, охнул и скрючился в седле потного, роняющего клочья пены изо рта, коня. Тяжело дыша, самийа медленно провел рукавом джуббы по серо-желтому от пыли лицу и размотал платок, защищавший нос и губы от мелкой взвеси.

— Что теперь делать, сейид? — вороной Саида храпел и мотал вверх-вниз головой, пытаясь успокоиться после быстрой скачки.

— Отправляйтесь в цитадель и ждите повелителя, — бесцветным голосом отозвался самийа и устало махнул в сторону замка на соседнем холме.

Нерегиль тронул коня и, мотаясь в седле, медленно поехал к воротам Ибрагима. Саид не решился спросить господина Ястреба, куда тот направляется.

Впрочем, выехав вслед за самийа на опоясывающую стены шахристана широкую улицу, Саид понял, что Тарик скорее всего поехал прочь из города — на юг. Благословенная долина Фейсалы лежала с другой стороны, к северу от холмов. С востока к городу подступала плывущая вершинами в облаках горная гряда — Паропанисады. А к скалам Мухсина и к степи Фейсала обращала неприступные, сложенные из цельных каменных глыб укрепления. Ложбина между парными холмами, на которых высились башни цитадели и шахристана, была вся застроена глинобитными домишками рабата, которые лепились один к другому и к высоким желто-серым городским стенам. Выползавшая из рабата неторная караванная тропа долго тянулась вниз по пологому каменистому склону, прежде чем потеряться среди пологих рыжевато-белесых холмов. На их склонах ветер полоскал сероватую полынь и карликовые ирисы. Далеко на юге маячили Ворота теней — две парные скалы причудливой формы. За ними даже с холма у Ибрагимовых ворот различались плоские, иссеченные неведомой рукой спины камней Зачарованного города — так люди называли лабиринт источенных ветром скал на плоскогорье Мухсина.

Саид долго стоял у ворот, то поднимаясь на стременах и прикладывая руку к глазам, то со вздохом опускаясь обратно в седло. Наконец, он увидел, как на заброшенную южную дорогу, по которой уже несколько веков не ходили караваны, из рабата выехал одинокий всадник. Саид провожал его взглядом, пока медленно плетущийся среди желтоватой пыли конь с поникшей в седле фигуркой не исчезли из виду среди холмов.

… - Вон он! — воин показал на крошечную светлую точку в белесом мареве над пустой дорогой.

Самийа мчал к городу со скоростью ястреба, летевшего над ним в выцветшем от тонкой пыли небе. Кви-ии, кви-ии — падал с неба ястребиный крик.

— Где ж тебя носило, сволочь ты эдакая… — прошептал Аммар, чувствуя, как злость в нем сменяется радостью и чувством невероятного облегчения.

Когда он получил известия о произошедшем в Фейсале и обнаружил, что самийа уж сколько дней как уехал в никуда, да так и исчез, будто сгинул, Аммар вдруг испугался. А вдруг волшебный воин его покинул? Мало ли, может, он, Аммар, совершил нечто непоправимое, и теперь таинственные силы, давшие ему в руки самийа, его отобрали. И вот теперь, по прошествии восьми полных тревоги и военных хлопот дней, нерегиль возвращался.

Вскоре вдали уже можно было рассмотреть фигурку всадника в светлой джуббе, во весь опор несущегося к городу. Всадника можно было понять — за его спиной во все небо вставала грозовых размеров туча серой пыли. Через плоскогорье Мухсина шли сто пятьдесят тысяч сабель Эрдени-батура, хорчина[17] Эсен-хана.

Ибн Хальдун показывал ему грамоты, привезенные злополучным посольством кочевников. В предназначенной лично ему, Аммару, исписанной киданьскими иероглифами бумаге, говорилось, что Эсен-хан покорил все царства Северного Хань. Теперь было понятно, почему Мерв и Беникассим не атаковали сразу, как открылась эта самая проклятая «дорога на крови», как назвал ее Тарик. Свирепое отродье степных шайтанов в течение четырех предшествующих лет уничтожало империи киданей, тангутов и найманов, до сего времени процветавших между Большой степью и северными границами Ханатты. Ханьцы-купцы, приехавшие в Беникассим и в Фейсалу, не были союзниками джунгар. Они были их рабами. Их послали на смерть, как предназначенный в жертву богам скот. Джунгары-послы, видимо, тоже знали, на что шли — шайтан их знает, возможно, Эсен-хан избрал такой способ казни для неугодных родственников: и прибыльно, и выгодно.

Еще в высланной Аммару грамоте сообщалось, что поведение «северного царя» разгневало Тенгри. И Эсен-хан даже не может сказать, что случится теперь с северным царем, его народом и землями. Все в воле Тенгри — так завершалось послание.

Чтоб тебе вечно гореть в самой жаркой смоле ада, подумал Аммар.

Тем временем всадник на сером сиглави уже подлетал к рабату. В кварталах предместья царил оживленный хаос бегства: люди пытались выбраться из запруженных тачками и арбами узеньких кривых улиц и, кидая взгляды на заволоченное страшной тучей небо, начинали метаться в панике. Аммар отрядил в рабат три полусотни гвардейцев с приказом гнать всех плетьми к аль-касру и за стены шахристана. Прямо лупите их по спинам и по рукам, если будут цепляться за поклажу, идиоты набитые, — напутствовал он воинов. Очищенный от людей рабат предстояло сжечь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});