Луна с правой стороны - Сергей Малашкин

— Выходите! — крикнул я решительно. — Буду стрелять.

— Хорошо, — сказал вахмистр, повернулся ко мне лицом, распахнул шинель и выпятил грудь.

Я видел отчётливо ощетинившиеся рыжие усы, редкие оскаленные зубы и широко раздвинутые глаза.

— Сдавайтесь, — крикнул я в последний раз, — буду стрелять.

— Мне всё равно, стреляйте, — ответил спокойно вахмистр и переступил два шага вперёд. — Ваша взяла. Цельтесь только, товарищ, лучше, чтоб сразу было… — И он ещё подошёл на два шага.

— Стойте! Стойте! — закричал я. — Больше ни с места! — И я, не вставая с берега, взвёл курок и с колена…

— И что же? И убили? — неожиданно спросил его помощник.

— Наповал, — сказал Андрей Завулонов.

Я спустился к вахмистру, осмотрел его: он самый. Поднялся наверх и направился обратно. На пути я вспомнил, что в городе восстание, но делать было нечего, и я решил идти на деревню. Когда я пришёл в деревню, стало уже светло. У первого попавшегося мужика я спросил:

— Не видали ли вы тут военных?

Мужик осмотрел меня с ног до головы и, не сказав ни одного слова, показал на небольшой домик. Я направился к этому домику. У домика меня встретил военный комиссар и два красноармейца. Военный комиссар сказал:

— Мы думали, что вы, товарищ Завулонов, погибли.

— Напрасно так думали, — засмеялся я и спросил, — что ж теперь будем делать?

— Обратно, — ответил военный комиссар.

Я посмотрел на комиссара.

— Ведь там же восстание.

— Какое? Никакого там нет восстания! — удивился военный комиссар и широко открытыми глазами посмотрел на меня. — Какое восстание и кто вам сказал?

Я рассказал вкратце, что было у меня в комиссариате с Аскольдовой. Военный комиссар хохотал. А после смеха рассказал — в чём дело. Красноармейцы вели осуждённых к расстрелу. Вести нужно было по Рождественской улице на окраину города, где находится свалка. Когда довели и поравнялись с клубом имени Карла Либкнехта, то в это время в клубе закончилось заседание, и вся масса людей выкатилась на улицу, запрудила собой. Красноармейцы-конвойные, видя, что дело плохо, скомандовали освободить мостовую, но разве можно на такой узкой улице это сделать? Получилось замешательство. Осуждённые воспользовались случаем — и в толпу. Стрелять было совершенно невозможно. Но красноармейцы всё же сделали вверх несколько выстрелов. Получилась страшная паника. Многие приняли выстрелы за восстание. Дезертиры этим воспользовались и бежали.

Комиссар снова захохотал:

— Так это вы наш ответ «бежали» приняли за бегство от восставшего города?

— Да, за бегство, — ответил я.

Комиссар всё хохотал.

— Ну, как ваша погоня?

— Моя? — спросил я.

— Да.

— Увенчалась полной победой.

— Что вы? Так где же он?

Я показал на берег реки.

— Мы тоже одного поймали с крестьянами, — сказал военный комиссар и повёл меня во двор.

На дворе стояла лошадь, запряжённая в розвальни. В санях лежал человек с окровавленным виском, — как выяснилось впоследствии, один крестьянин ударил обухом топора. Человек был крепко прикручен к саням возовой верёвкой. Голова у этого человека была немного откинута назад. Около головы лежала большая краюшка чёрного хлеба, — русский мужик — добрый, — от которой человек, выгибаясь, как червяк, из верёвок, жадно грыз окровавленными зубами. От такой картины меня всего передёрнуло, я отвернулся и вышел на улицу.

— Кажется, этот самый? — спросил военный комиссар.

— Да, этот самый, — промычал я.

Старые, неизвестно каких времен, большие и похожие на музыкальный ящик часы пробили час, всколыхнули хозяина пивной, потревожили дремавшую канарейку.

Хозяин поднялся со стула, тяжело просопел:

— Да-а… Сумасшедший человек… — и медленно прошёл за буфет.

Канарейка почесала острым носиком около хвостика и подвернула головку под другое крылышко; на пол шумно упало несколько семян.

Евгений посмотрел на часы, вытер лицо, выпил стакан пива и обратился к слушателям.

— Вот какие дела-то… Вы в Москву?

— Да.

— Все?

— Все.

— А во сколько поезд отходит?

— Поезд?

— Да.

Слушатели переглянулись друг с другом.

— В семь утра, по-местному, — сказал Павел.

— Так, — протянул Иванов и тоже выпил пива. — По всему видно, что человек развинтился.

— А что же с этой девицей, Аскольдовой-то? — спросил Петька и упёрся глазами в Евгения.

— Да, да, — завозились остальные.

— С Аскольдовой? — спросил Евгений. — Женился на ней. Хорошая была женщина. Дралась против белых не хуже нас…

— Из купцов, и то…

— А так что ж, если в ней сознание…

— Ишь, шкура, — бросил из-за буфета хозяин. Но на него никто не обратил никакого внимания.

— А теперь? — спросил Петька.

— Её расстреляли врангелевские офицеры, а грудного ребёнка посадили на штык и выбросили с третьего этажа…

— А вы… вы-то где были? — дёрнулся Иванов и затопал ногами около стола. — Вы-то где были?..

— Дрались на одной станции.

— Дрались… — протянул безнадёжно и с упрёком Иванов и сел на стул. — То-то он, бедный, покоя не находил дома… Все ребёнка отыскивал… Да этот ещё нэп…

— Много погибло и много больных и физически, в нравственно, многие не выдержали новой политики, развратились, — сказал один из слушателей, по виду из рабочих, — но это ничего… Мы своё дело, начатое Ильичом, доведём… Дело верное, можно сказать… — и шумно опрокинул стакан.

— Правильно! — сказал Павел и крепко пожал ему руку.

Евгений ничего не ответил. В пивной наступила тишина. Дремала беззаботно канарейка, да хозяин бегал бледно-зелёными глазками по столикам, а когда обежал столы, остановился на Петре.

— Закрывай. Развесил уши-то…

Пётр застучал ставнями. Гости взялись за корзинки, за мешки, взвалили их на плечи и направились к выходу.

Евгений, покачиваясь, встал из-за стола и на ходу, подавая хозяину записку, сказал:

— Если придёт к вам Андрей Завулонов, то вы будьте любезны передать эту записочку ему.

И медленно вышел из пивной.

За ним хрипло закрылась дверь.

VI

Москва. Курский вокзал. Бывший комиссар по борьбе с дезертирством Андрей Завулонов, а нынче просто, как его называл Евгений, Андрей Завулонов, вышел из только что подошедшего на всех парах поезда на перрон, и с перрона, с густой, многоцветной толпой, подёргивая острыми плечами, подпрыгивающей походкой скатился по крутой лестнице в тоннель, а оттуда на вокзальную площадь.

Было далеко за обед. С вокзала катилась густая толпа в центр города. На вокзальной площади Андрей Завулонов остановился, улыбнулся уголками губ какому-то человеку, а потом запрыгал синими жилками этому человеку в лицо. Человек переступил с ноги на ногу, переложил облезлый от времени и туго набитый портфель из правой руки в левую, повернулся спиной к Андрею Завулонову и стал как-то странно подёргивать жирным задом. Человек с облезлым и туго набитым портфелем чихал. Андрею Завулонову показалось, что у человека в левой руке не портфель, а второй запасной живот. Андрей Завулонов задёргал острыми плечами и ещё больше запрыгал синими жилками. Синие жилки молодыми червячками запрыгали из-под больших синих глаз и с выпуклого лба… Андрей Завулонов смеялся.

— Хе-хе.

Человек с жирным задом тоже смеялся.

— Хе-хе.

Подошёл трамвай, остановился, вытряхнул из себя содержимое, которое быстро поползло по вокзальной площади. Человек с жирным задом вскинул голову и, оттопырив живот, прошелестел отвислыми влажными губами:

— Тридцать первый, на Арбатскую площадь.

Андрей Завулонов тоже вскинул голову и прошелестел губами:

— Тридцать первый, на Арбатскую площадь.

Человек с жирным задом и с облезлым и туго набитым портфелем в левой руке вошёл в трамвай и сел на лавочку.

Андрей тоже вошёл в трамвай.

Человек с жирным задом открыл портфель, достал из него пакетик, открыл пакетик и двумя пухлыми пальцами достал один леденец, положил его в рот и, убирая пакетик обратно в портфель, повернулся к окну и стал переваливать леденец на нижней, немного оттопыренной губе.

Андрей Завулонов тоже повернулся к окну. У Андрея Завулонова не было портфеля. У него не было и пакетика с леденцами, но всё же Андрей Завулонов зашевелил, зашелестел тонкими бледными губами, похожими на атлас, и даже, подражая незнакомому человеку, нижнюю губу оттопырил немного.

Вошло ещё несколько человек в трамвай. Раздался сигнальный звонок. Трамвай задрожал, рванулся и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, загудел пчелиным роем. Пробежали Садовая, Покровка, часть Китайской стены, Лубянская площадь, Охотный. Человек с жирным задом тяжело поднялся и приготовился к выходу. Трамвай остановился, и человек вышел, прошёл мимо трамвая, взглянул, как показалось Андрею Завулонову, ему в лицо; Андрей Завулонов дёрнулся и бросился было к выходу, но трамвай снова загудел, задребезжал. Андрею Завулонову показалось, что этот человек с жирным задом не кто иной, как вахмистр. Недаром он, проходя мимо трамвая, так внимательно посмотрел на него, Андрея Завулонова, и даже подмигнул коричневым глазом: