… и компания - Жан-Ришар Блок

Никто не обратил внимания на мальчика, быстро прошмыгнувшего в комнату, и, таким образом, господин Лепленье мог столбенеть от изумления сколько ему заблагорассудится. Но вот в углу, скрытом от него дверью, раздалось какое-то шушуканье. Под штиблетами заскрипел паркет, хотя человек шел на цыпочках, и нечто, весьма отдаленно напоминающее лицо Жозефа Зимлера, вдруг возникло перед глазами гостя.

Это «нечто» глядело на господина Лепленье из-под очков встревоженным и далеким взглядом; лицо Жозефа было мертвенно бледно, – оно было даже белее шали с бахромой; на лоб он надвинул котелок того нелепого фасона, какой носила в тот сезон добрая половина французов. Господина Лепленье не так-то легко было смутить, однако он не нашелся, что сказать, и неловко промямлил:

– Надеюсь, я вас не обеспокоил? – И тут же в душе обозвал себя «идиотом».

Губы Жозефа медленно зашевелились.

– Извините нас, сударь, мой племянник наглупил. Сегодня мы не можем вас принять… – И добавил полушепотом: – У нас сегодня праздник, день ежегодного поста. Вы понимаете?

Еще бы господин Лепленье не понял! «Бог мой, куда это меня занесло?» – подумал он.

Он пробормотал извинение, поспешно повернулся и направился к выходу, стараясь ступать как можно тише. Две головы обернулись в его сторону. Господин Лепленье готов был поклясться, что одна из них сидела на вполне христианских плечах Виктора Леона, маклера по продаже кофе и ярого орлеаниста.[12] А другая голова несомненно принадлежала рыжему мастеру, приехавшему из Эльзаса, которого господину Лепленье как-то показали на улице. Ни Ипполит, ни Миртиль даже не шелохнулись.

Господин Лепленье вышел во двор. Жозеф следовал за ним, тяжело дыша ему в затылок. У ворот гость обернулся. И тогда при виде ввалившихся глаз и осунувшегося лица Жозефа господин Лепленье понял весь сокровенный смысл слова «пост».

«Черт побери! Да ведь это, видно, не шутка! Ну и дикари!» – снова подумал он и отклонил предложение хозяина проводить его. Закрывая за собой обитую железом калитку, Лепленье еще раз взглянул на Жозефа: тот стоял посреди двора в своей белой с голубыми полосами шали и смотрел вслед гостю, рассеянным жестом притрагиваясь к котелку.

Вырвавшись на свободу, господин Лепленье ускорил шаг. Ему показалось, что грохот ста тысяч вандеврских веретен стал как будто тише. Зато загадочная тишина «Нового торгового дома Зимлера» давила своей тяжестью его плечи, как будто на них навалились все молитвенные покрывала всех сынов Израиля.

Через два квартала отсюда господин Лепленье столкнулся нос к носу с де Шаллери и Юильри.

– Вы проходили мимо еврейской фабрики? – обратился к нему де Шаллери. – Что-то там не ладится. Они прервали работу.

– К тому же, – добавил толстяк Юильри, и в голосе его прозвучало злорадное торжество, – их последний баланс вовсе не так уж блестящ, как говорят в городе. По моим сведениям…

– Через полгода им придется расстаться с фабрикой, – отрезал де Шаллери, потирая свои тонкие руки.

– Если уже сейчас они не убрались к чертовой матери, – проворчал Юильри: последние слова из уважения к своим собеседникам он произнес потише.

Господин Лепленье нагнулся к де Шаллери и заметил приглушенным голосом:

– Мое мнение на сей счет вам известно. Я не люблю таких дел, да и не интересуюсь ими.

…пусть неизбежные беды идут,Я отыщу одинокий приют.

Взяв де Шаллери за плечи, Лепленье повернул его к монументальной арке прядильни Сабурэ-сын, над которой виднелись крыши зимлеровской фабрики, и дочитал стихи напыщенным тоном, упирая па начальные строки, цесуру и рифмы:

Видите, тянется к небу рука?Минута расплаты недалека,То, что рассыпано этой рукой,Станет вам гибелью, западней,Где вы задохнетесь этой весной.Сотни и сотни свирепых станковСтанут тяжеле железных оков,Смертью грозят, разореньем дотла,Бойтесь машины или котла!

Господин де Шаллери поправил монокль.

– Черт возьми, теперь и вы, друг мой, разнервничались. А ведь еще не так давно вы пытались навязать нам этих приезжих в качестве одноклубников.

– Слава тебе, господи, я уже давно не фабрикант. Я стал просто человеком. Но будь я в ваших рядах…

– Не беспокойтесь. Вы же сами видели, что сегодня они не работают. И это, поверьте, только начало. Говорят даже, что нынче ночью они улизнули из города. Через полгода Габар, весьма неосмотрительный делец, и судебный пристав Мишоно наклеят на ворота их фабрики кое-какие весьма занятные бумажки.

Господин Лепленье, который двинулся было вперед, вернулся и наставительно поднял палец:

– «Машины или котла», де Шаллери, «бойтесь машины пли котла». И вот почему:

Съешьте зерно и поверьте мне…

– Не стоит себя утруждать, оно и так погибнет.

Но господин Лепленье уже снова шел своей дорогой, повторяя во весь голос:

…машины или котла!

Это заставило обоих его собеседников усомниться в умственных способностях господина Лепленье.

Вечером того же дня остроглазая Лора первая заметила в небесной глубине робкую искорку третьей звезды. Через минуту об этом уже знали в гостиной и на кухне. И сразу же началась суматоха. Дверь распахнулась, и присутствующих озарила широкая улыбка Сары:

– Прошу к столу!

Жирный, низко стелющийся запах бульона вполз в комнату. Он поднялся и заставил людей оглянуться. Молитвенные покрывала были аккуратно сложены на камине. Первым вошел в столовую Ипполит, за ним Миртиль с ярко-красной полоской на лбу от цилиндра.

И столовая и накрытый стол оказались слишком тесными для людей, постившихся двадцать четыре часа. У всех раскраснелись лица.

Розовое вино, напоминающее вкусом селитру, – благодатный дар Эльзаса, – уцелевшее в бедствиях, было достойно сопутствовать праздничному бульону. Дети вытаскивали мозг из костей и делали себе тартинки. Когда первый голод был утолен картофельным салатом, появилось блюдо шкварок, изрядный кусок паштета, здоровенный круг кровяной колбасы и сочащиеся жиром оладьи, подтверждавшие ту истину, что еда не только необходимость, но и наслаждение.

Шутки со всех сторон сыпались па Виктора Леона, который не мог опомниться от удивления: оказывается, он попал на йомкипур.[13]

И, отправляя хрустящие гусиные шкварки под свои пышные усы, маклер соглашался, что у каждой религии есть свои хорошие стороны. Два-три стакана вина окончательно убедили присутствующих, что предвечный действительно преклонил свой слух к тем, кто вымаливал у него прощение своим грехам в течение целых суток. Дети куда-то убежали. Дамы выставили мужчин в гостиную, где они могли на свободе курить свои трубки и наслаждаться старой эльзасской водкой. Гроза, собиравшаяся с самого утра, прошла стороной. Обменявшись быстрым взглядом, Жозеф и Гийом потихоньку вышли из комнаты.

VII

Они вошли в контору, и Жозеф зажег лампу. После долгого дня поста, сосредоточенных размышлений и нескольких рюмок вина оба чувствовали подъем и необыкновенную ясность мысли.

На столе скопилась почта за целые сутки. Братья уселись рядом и методически стали перебирать конверты. По давно установившейся традиции они пользовались этим почетным правом единственный раз в году – в праздник Судного дня.

– От Бопнэ, – сказал Гийом, – десять штук сукна «Лю де мер».

– Сиго-Легран аннулирует свой заказ от третьего дня.

– По какой причине?

– Да ни по какой. Просто «весьма сожалеем» и все прочее.

– Ага, Жалабер из Дижона – четыре штуки синей саржи.

– «Бон марше»[14] – посмотрим, посмотрим! «Ни в чем не нуждаемся… не стоит впредь утруждать себя… крайне сожалеем».

– Надо все-таки послать еще раз.

– Обязательно пошлем. Напрасно они воображают, что им удастся отыграться письмом.

– Братья Вернейль просят еще десять штук сукна на пробу.

– На пробу? Мы, кажется, уже не нуждаемся ни в каких пробах.

Дурное настроение Жозефа передалось Гийому, и тот не без тревоги заметил:

– Они от нас не уйдут, как ты думаешь?

– Уйти не уйдут, но наломаются вдоволь. Знаю я все их фокусы. Вечно ворчат… Даже когда у них на полках пусто, и то они важничают. Заставили меня четыре раза к ним ездить, пока, видите ли, не решились.

– «Бель жардиньер», – продолжал Гийом.

– Как? Они?…

– «Милостивые государи», гм… «примите наши сожаления… при случае обязательно обратимся к вам… весьма интересные образцы».

– Черт бы их побрал! Все понятно… «со сделками тихо, давнишние заказы, прежняя договоренность с фирмами Эльбёфа и Рубэ». Тьфу! Гийом, дела-то ведь неважные.

– Да, и «Бон марше» и «Бель жардиньер» в один день.

– Хорошенькая почта, нечего сказать!

– Давай смотреть дальше.

Но Жозеф откинулся на спинку стула: