Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе

своей страны, а теперь начинает понимать, что сотворил, и хочет... хочет, чтобы я никогда не оказался в его положении? Но если я подойду к Димке, унижусь. Неужели этого не понимает папа?»

Мальчишечьи сердца недолго хранят зло. Потребность в общении, перебивающая все и вся, тяга к новым впечатлениям, рыцарское великодушие, получающее высшее свое развитие к тринадцати годам, а затем постепенно идущее на убыль,— все это, вместе взятое, заставило ребят забыть недавнюю ссору, а пикник у водопада, к которому поднимались на настоящих индийских пирогах, две-три прогулки на лошадях, первые практические занятия за рулем автомобиля породили новые интересы и новые контакты.

Теперь Коля старался не выделяться, не привлекать внимания... Это искусство давалось самолюбивому молодому человеку нелегко, но он помнил и совет и ошибку отца и говорил себе: «Дольше других живут те животные, которые сливаются окраской с местностью и вообще обладают способностью приспосабливаться. Я должен учиться жить не выделяясь». Однако этой философии суждено было существовать в сознании юного Болдина лишь несколько дней, пока ее не перебила другая мысль: «А для чего тогда жить на белом свете?.. Ведь человек приходит в божий мир, чтобы сказать свое слово, оставить память о себе, а иначе не стоит и землю топтать».

В эти дни в жизни тринадцатилетнего Болдина произошло событие, надолго запомнившееся ему.

По приглашению Славянского комитета штата Огайо в Колумбус из Нью-Йорка прибыл казацкий хор Солодухина. Была в хоре знаменитость — могучий бас Борис Столяров. Газеты писали о нем как о втором Шаляпине, уже одно имя Столярова делало полные сборы, от него в значительной мере зависело материальное благополучие хора; единственное, о чем беспокоились казаки,— чтобы дядя Боря не пропил голоса. А пил дядя Боря запойно, срывая концерты и доводя до сердечных приступов антрепренеров и хозяев хора. «Какой же бас не пьет... а тем более русский бас... а наипаче русский бас на чужбине?»— оправдывался дядя Боря, запустив обе пятерни в нечесаные волосы и безнадежно, как белый медведь в клетке, водя головой.

Но теперь дядя Боря был в форме, а это значило, что у хора повысились заработки и настроение... казаки и пели и танцевали от души. Когда вышел на сцену Борис Столяров и, заложив руку за борт пиджака, расправил грудь и запел: «Много песен слыхал я в родной стороне»,— мурашки побежали по спине Болдина, а к горлу подступил комок... Зал аплодировал сдержанно, с достоинством, неведомые же силы, поднявшиеся в болдинской душе, заставили его вскочить с места и выкрикнуть тонким, самому показавшимся неприятным голоском:

— Бис, дядя Боря, бис, просим вас!

Столяров приметил мальчонку, кивнул ему благодарственно, а когда кончился концерт и артистов пригласили к столу, разыскал Болдина, попросил сесть рядом. Тому это была великая честь, не догадывался только мальчишка, что и часа не пройдет, как он будет горько жалеть, что принял приглашение.

Вели себя артисты чинно и сдержанно, поглядывая на старшину — дирижера. Рассказывали, что Солодухин ввел жесткий порядок — за малейшее нарушение распорядка или опоздание — штраф от десяти до двадцати пяти долларов. Столяров же всем своим видом показывал полнейшую независимость от дирижера и после пяти рюмок повел себя неуправляемо. Слегка покачиваясь и опираясь о столы, подошел к тому, за которым сидел директор лагеря, и слегка дрогнувшим голосом попросил:

— Уважьте старого казака, дайте с русскими ребятушками поговорить.

— Пожалуйста, пожалуйста, господин Столяров,— с радостью согласился директор, полагая, что беседа с ребятами отвлечет баса от водки и вечер закончится гладко.

— Уважили, сердечно благодарю,— произнес Столяров и, обращаясь к Болдину, попросил: — Коленька, свет мой, собери своих друзей и пошли в гостиную, поглядеть в ваши очи хочется да два слова сказать.

В гостиную вошли человек пятнадцать. Столяров собрал их в кружок, кого по голове погладит, кому в глаза заглянет, кому руку на плечо положит.

В это время Коля увидел отца и мать, вошедших в гостиную и скромно ставших у дверей. Обрадовался, хотел было броситься к ним, но отец посмотрел весело и ласково и, поднеся палец к губам, как бы предупреждая: «Не мешай казаку, все в порядке, приятель, ну как, не ожидал нас увидеть?»

А тем временем дядя Боря, расчувствовавшись, перешел на доверительный шепот. Но шепот у баса был такой, что каждое слово было хорошо слышно Болдину-старшему:

— Отроки вы мои дорогие, послушайте старого казака. Не виноватые вы, не виноватые, но знайте, нет русскому человеку житья на чужбине. Жалко вас, я плачу, жалеючи вас, сынки мои дорогие, ибо предвижу безбудущность вашу на чужой земле. Запомните, что говорит вам старый казак.

Коля бросил взгляд на отца. Тот изменился в лице. Вышел, хлопнув дверью, и вернулся вместе с руководителем хора Солодухиным.

— Уберите вашего пьяного типа,— сверкнул глазами,— он здесь разводит красную пропаганду.

Ксения подошла к мужу и, взяв его под руку, негромко проговорила:

— Павел, прошу тебя, не надо... так нельзя... при детях...

— А так можно? — обернулся Болдин к жене, и лицо его исказила гримаса.— Такие разговоры при детях вести, по-твоему, можно? Такие семена ронять в неокрепшие души можно? Почему ты, любезная, делаешь замечание мне, а не этому пьяному му...

— Замолчи, Павел. Или я уйду.

Нетвердым шагом, с налитыми глазами подошел к Ксении дядя Боря:

— Из-за меня-то зачем с мужем ссориться, не стою я этого, сударыня, поверьте, не стою. А он, ваш муженек, не стоит и подавно ваших слез.— И угрожающе процедил Болдину сквозь зубы:

— Лучше не подходи, не доводи до греха. Ты меня не знаешь, потому прошу тебя, христа ради, уйди отсюда. Себя и мальчонку своего пожалей.

— Ты с кем так разговариваешь, сволочь? — движимый гневом, какого давно не испытывал, сделал шаг к Столярову Болдин.

— А ну не замай! — во всю силу своих необъятных легких взревел бас.— Задушу подлюгу!

И уже не было силы, способной остановить двух ожесточившихся мужчин. Николай бросился на помощь отцу, но его схватила мать. Солодухин и еще несколько человек из хора попробовали остановить Столярова, взывая не столько к сердцу его, сколько к разуму:

— На кого идешь, голова садовая?.. Да он тебя с потрохами скушает... Это же Болдин Павел Александрович!..

— А по мне, хоть сам царь... Не потерплю... не позволю никому унижать русского человека!

Полетели в сторону столы. Отломав от плетеного венского стула ножку, Столяров Василиском двинулся на врага, дыша винным перегаром.

— Остановите его,— не