Моя дорогая Марта… - Николай Игоревич Епифанов

ничего про шкатулку, – девушка кивнула в сторону коробочки с замершей балериной.

– Точно! – Август несколько раз повернул ключ, и балерина снова ожила под грустную мелодию. – Я принес ее из своих воспоминаний. Такая была у моей мамы. Она часто заводила ее, когда рассказывала мне сказку. Пожалуй, эта шкатулка тоже в какой-то мере символ безопасности. Она была в те далекие времена, когда я был маленьким, а родители укрывали меня от настоящих трудностей. Получается, что я не случайно построил самое безопасное место на всем белом свете. Здесь ты можешь обо всем подумать, а когда будешь готова, мы выберемся и пойдем выпьем ежевичный чай. Как тебе идея?

– Хорошая, – согласилась девушка, не отрывая взгляд от балерины, совершающий круг за кругом.

Август завел шкатулку до упора и поставил в центр крепости. Они вдвоем еще долго сидели внутри, не проронив больше ни слова. Марте хотелось поверить словам Августа, но скрипучий голосок внутри продолжал талдычить одно и тоже: «Страшная и тощая. Страшная и тощая. Страшная и тощая». Ей было очень непросто ему сопротивляться, но она не сдавалась, ведь находилась в безопасном месте, где можно побороть свои страхи.

– Страшная и тощая, – снова сказал голос.

– Нет, – вслух сказала Марта.

– Что нет? – удивился Августа.

– Я сама с собой, – отмахнулась девушка.

– Сама с собой? Противишься внутреннему голосу? – рассмеялся Август. – Не удивляйся. Я знаю, что это такое. Скажи ему идти к черту и давай наслаждаться моментом.

– Пошел к черту, – мысленно сказала Марта, вложив во фразу все свое отвращение к «правде», в которую пытался заставить ее поверить голос.

21

Моя дорогая Марта,

Сегодня я решил продолжить свой рассказ о самой лучшей девушке на свете – о тебе.

Мы расстались в первый раз спустя пару месяцев после первого поцелуя. Как много было криков, как много было злости. Тогда я еще мало что понимал и потому кричал в ответ. Знаешь, говорят, что люди кричат, от того, что у них не остается других разумных средств и им кажется, будто другой человек удалился от них, а значит нужно повысить громкость, чтобы преодолеть расстояние. Но, поверь мне, крики не могут приблизить вас друг к другу, а наоборот способны увеличить расстояние до таких пределов, что оно больше никогда не сократиться.

Спустя время я даже и не понимаю, что стало причиной скандала. Все началось с того, что я высказал свое недовольство о том, что она мало мне писала, и я почти не знал, где и как Марта проводит свободное время. Это было воспринято, как посягательство на личное пространство, что, на самом деле, правда. Теперь то я понимаю, что я ревновал и боялся, что Марта встретит кого-то гораздо лучше меня.

Но что такое ревность? Кто-то говорит будто это показатель любви, но спешу тебя заверить: это совершенно не так. Мы ревнуем по нескольким причинам. Во-первых, из-за страха потерять человека. Во-вторых, потому что кажется, словно нам демонстрируют недостаточное чувство привязанности, по крайней мере, не в том объеме, как мы того желаем. В-третьих, из-за неуверенности в себе и недостаточной веры тому, кого мы ревнуем. Разве это все свидетельствует о любви? Нет. Оно демонстрирует наши личные проблемы и эгоистичные стремления, которые мы пытаемся переложить на другого, а что еще хуже даже обвинить в этом. Если человек ревнивый по природе, то ему трудно бороться с собой, но это совершенно не означает, что нужно принять все как данность, ведь тогда будет страдать тот, кого ты любишь.

Я пустился в бесконечные размышления и совсем позабыл о том, с чего начал. Моя ревность стала причиной спора, но продолжился он из-за того, что Марта агрессивно защищала собственные границы. Она всегда держала меня на расстоянии и не подпускала ближе ни под каким предлогом. Никто и никогда не мог пересечь границу, вокруг которой Марта выкопала ров с водой, заполнив его крокодилами, а для большей безопасности поставила забор с колючей проволокой под электрическим током.

Мы кричали и кричали, а в какой-то момент она взяла со стола кружку и запустила в меня. Не знаю, как, но все-таки я увернулся. Звук разбившейся о стену керамики мгновенно остановил нас. Мы стояли и смотрели на осколки, валявшиеся на полу, и на капли черного кофе, стекавшие по стене.

Хватит. Я ухожу, – сказала Марта и тут же вышла из комнаты.

Подожди, – я, конечно, последовал за ней.

Отрезвленный громким звуком, я, наконец, понял насколько глупо себя вел, но было уже поздно. Марта обулась за долю секунды и надевала куртку.

– Подожди, пожалуйста, – повторил я.

– Чтобы что? Чтобы ты еще раз мне сказал, что я должна делать, а что нет? Нет, хватит.

– Я хотел попросить прощение. Я не прав, что давил на тебя, и, признаюсь честно, я ревновал.

– А я давала тебе для этого поводы?

– Нет.

– Вот именно. Теперь я могу идти?

– А можешь остаться, и мы…

– Я не хочу, – как же холоден был ее тон в то мгновение.

Мне в лицо ударил ледяной ветер, и я почувствовал, как продрог. Мы не сказали друг другу больше ни слова. Она просто вышла из квартиры и захлопнула за собой дверь, оставив меня стоять в коридоре в полном недоумении. И даже если я и был неправ насчет ревности, то мне хватило сил, чтобы извиниться, а вот Марта не собиралась этого делать, поскольку не видела своей вины. Она не понимала, что отчасти моя ревность произрастает из принудительной дистанции между нами.

Знаешь, в любой ссоре не может быть виновата только одна сторона. Всегда, запомни, всегда виноваты двое. Конечно, в разных пропорциях. Я этого не отрицаю, но так или иначе виноваты оба. Я не имел права покушаться на личное пространство Марты, как и заставлять ее делать что-либо против ее воли, но мне всегда казалось, что со временем она подпустит меня ближе, и я перестану быть очередным незнакомцем, чей след в ее памяти заметут листы календаря. Но за два прошедших месяца ничего так и не изменилось.

Я разрывался между тем, чтобы пойти за ней и остаться дома, оставив ее в покое. Второй вариант победил, и потому я пошел собирать осколки кружки и отмывать стену, что в итоге оказалось невозможно.

Через пару часов я написал ей: «Ты дома?», и в ответ получил короткое «Да». Кажется, я написал что-то еще. Не помню точно. То ли снова извинился, надеясь на