Иван Болотников Кн.2 - Валерий Замыслов

— Слышь, барии, за кого грех замаливать? — вопросил один из разбойников.

— Не вам, душегубам, за меня богу молиться, — насмешливо бросил Пашков. — Есть кому… Дайте весточку в Венев. Супруга там моя, Бронислава Захаровна Пашкова. Да не сказывайте, что от лихого ножа загиб. Преставился, мол, в одночасье. Все ей горевать полегче.

— Выходит, Пашков?.. А холопы у тебя водятся? — полюбопытствовал Тимоха.

— Не без того, тать.

— Так, кормишь ли? Мы-то с голодухи в разбой пошли. Князь Василий нас не прытко жалует.

— Мои люди разбоем не промышляют. Издельем заняты. А коль при деле, так и харч получают.

— И на сукно даешь?

— А чего ж не дать, коль лодыря не корчат. Таких драных у меня нет.

Пашков говорил все так же спокойно, как будто и не стоял у смертного порога.

— Да врет он, Тимоха. Все они одним миром мазаны. Че с ним толковать? Кончай дворянчика!

— Погодь, Вахоня, не суетись… Чую, правду сказывает. Снимите с него кафтан.

Тимоха протянул Пашкову свою сермягу.

— Не обессудь, барин, другой нет. Облачись — и ступай с богом.

— Ужель отпустишь? — насупился Вахоня. — Да он на нас стрельцов наведет. За татьбу не помилуют.

— Ниче, — рассмеялся Тимоха. — Барин, чу, не обидчив, авось не выдаст. А кафтан новый наживет. Проводи его, братцы.

Двое из холопов вывели Истому из подклета. На подворье — черным-черно. Шли мимо людских, амбаров, конюшен, поварен. Было ветрено и морозно, снег поскрипывал под ногами. Истому пронизывал холод. Рваная сермяга едва прикрывала тело. Вернуть бы теплый кафтан на лисьем меху!

Неподалеку послышались голоса, замелькали огни фонарей.

— Князь с обходом!

Лихие юркнули за амбар, Пашков же вскоре очутился среди оружных людей.

— Чего ночью по двору шастаешь? — подняв фонарь и пытливо вглядываясь в Истому, строго молвил щуплый скудобородый старичок в долгополой бобровой шубе.

— А ты кто? — спросил Истома.

— Я-то-о-о? — подслеповато щурясь, протянул старичок. — Сдурел, холоп!

Ближний от старичка человек, такой же низкорослый, но более плотный и густобородый, огрел Истому посохом.

— На колени, смерд!

Пашков аж побелел от гнева.

— Ни я, ни родичи мои в холопах не бывали!

Старичок захихикал, жидкая бороденка его задергалась, из глаз потекли слезы.

— Блаженный на мой двор приблудился.

— И впрямь, юрод. Морозище, а он без шапки. Да еще выкобенивается. Нет, ты зрел таких холопей, князь Василий?

— Не зрел, князюшка Митрий. Серди-и-тый, хе-хе. Как же кличут тебя, юрод?

Истома молвил с укором:

— Грешно вам, князья, надо мной измываться. Пред вами тульский дворянин Истома Иваныч Пашков.

Князья и послужильцы рассмеялись пуще прежнего.

— Всяких юродов видал, но чтоб себя дворянином возомнил, таких не встречал, — тоненько заливался князь Василий.

— Глянь, братец, он не токмо шапку, но и крест потерял. А без креста на Руси не живут. Глянь же, князюшка.

Истому наконец-то осенило. К князьям Шуйским угодил! К братовьям Дмитрию и Василию. Так вот они каковы!

— Стыдитесь, Шуйские! Крест лихие сорвали. Буде глумиться. Вольны вы над холопами своими, я ж вам не кабальный. Стыдитесь!

Князь Василий огрел Истому посохом.

— Шуйских корить?!.. Эгей, челядинцы, тащите малоумка в яму! Батожья не жалейте!

— А зачем в яму, братец? Седни же Крещенье, а юрод без креста, что ордынец поганый. Не лучше ли обратить в веру Христову? — посмеиваясь, молвил князь Дмитрий.

— В проруби выкупать?

— В проруби, братец.

Князь Василий согласно мотнул головой.

— Волоките в Иордань.

Послужильцы насели было на Пашкова, но тот, рослый, широкогрудый, дворовых растолкал, огневанно рванулся к Шуйским. Но дворовые вновь насели, связали кушаком руки и потащили к заснеженному пруду с черной дымящейся прорубью. Содрали сермягу, сапоги и, под гогот князей, трижды окунули в воду.

— С очищением тебя, Истома сын Иванов, — дурашливо кланяясь, произнес Дмитрий Шуйский.

— Авось поумнеет в христовой вере, — молвил князь Василий.

Перед ним вдруг оказался один из челядинцев.

Не прогневайся, батюшка князь. Дозволь слово молвить.

— Чего тебе, Еремка?

— Оно, вишь ли, батюшка князь… Не тово, батюшка. Не гневись. Оно, вишь ли, не совсем ладно.

— Эх, замолол. Да чего не ладно-то, дурень?

— Не юрода выкупали… Признал я. То воистину Истома Иваныч Пашков, барин мой бывший, — повернулся к Истоме. — Чать, помнишь меня, батюшка?

Пашков придвинулся к холопу, вгляделся, криво усмехнулся.

— Так вот ты к кому сошел Еремка Бобок.

Князь Василий, перестал хихикать, кашлянул в кулак.

— Шубу дворянину!

Накрыли шубой, привели в хоромы, подали вина. Князь Василий деланно повинился:

— Уж ты прости, батюшка. Бес попутал… Как же ты на подворье моем очутился? Уж не злой ли умысел держал, а?

— Довольно глумиться, князь, — зло отвечал Истома. — Дворовые твои схватили. Вот уж не ведал, что холопы Шуйского разбоем промышляют.

— Мои холопи? Чудишь, батюшка. За моими холопями лихоимства не примечал. Смиренные, младенца не тронут. Да вот и братец о том молвит.

— Доподлинно, — кивнул князь Дмитрий. — Благочестивей наших холопей на Москве не сыщешь. Да кто ж оные выискались?

Глаза князей смеялись. Братья продолжали потеху. Да и как не потешиться в крещенский вечерок? Утром с царем к Москве-реке на Иордань ходили, после в хоромах с шутами трапезовали, а тут худородного дворянишку господь послал.

— Кто ж оные? — вторил брату князь Василий. — Ай-я-яй, как негоже. От нехристи! Тульского дворянина сволокли, кафтан и крест сняли, хе-хе…

— Буде! — крикнул Истома. — Никогда не прощу сего глума. К царю пойду!

Пашков сапогом толкнул дверь и вышел в сени…

— Слышь, Истома Иваныч? — вывел Пашкова из раздумья казачий атаман Григорий Солома. — К донцам мужики прибежали. Помощи просят.

— Что стряслось, Григорий Матвеич? — хмуро отозвался Пашков, все еще видя перед собой ухмыляющееся, хитренькое лицо Василия Шуйского.

— На село Камушки, что верстах в двадцати от Курска, ратные люди князя Воротынского примчали. Мужиков зорят. Дозволь моим казакам прогуляться.

Пашков ответил не сразу. Прикинул: «Курск хоть и не так близко от Ельца, но все ж сломя голову кидаться не стоит. Воевода Воротынский не такой уж простачок, чтоб одаль ратников послать. Силу чует. Окрайна же бунташным огнем горит. Шуйский повелел предать Елец и Кромы, землю северскую мечу и огню. Повелеть-то повелел, да обжегся. Ни Елец, ни Кромы взять царевым воеводам не удается, которую неделю топчутся на месте… И все же царев свояк, князь Иван Воротынский, опасен. Ратные люди его аж под Курском промышляют. Что это? Ертаульный отряд или хитрый умысел? Гляди, мол, Пашков, к Ельцу не лезь. Царева рать по всей Окрайне капканы расставила.

— Много ли ратных в Камушках?

— Мужики гутарят, три десятка. Да ты не сомневайся, Истома Иваныч, казаки напродир не полезут, ордынцем научены, — разгадав мысли Пашкова, произнес донской атаман.

— Добро, Григорий Матвеич, высылай сотню. Да упреди, чтоб ехали сторожко. Пущай лазутчиков вышлют. Хорошо бы нам о войске Воротынского поболе сведать. Чую, неспроста он в Камушки ратников послал.

Солома отъехал к донцам, а Пашков оглянулся на дворян-ополченцев. Славное скопилось войско. Многие одвуконь, и оружья вдоволь: ручные пищали, самопалы, сабли, пистолеты. Ехали налегке: кольчуги, панцири, колонтари, бехтерцы, железные шапки, копья — сложены на телеги. Каждый дворянин со своими холопами-послужильцами. На возах не только броня, но и харч, бочонки с вином, конская упряжь, зимние овчинные полушубки, меховые шапки, зимние сапоги.

«Запасливо едут, — одобрительно подумал Истома. — Поход на Москву будет нелегким. Поди, и в морозы придется с царевым войском биться».

К Пашкову подскакал вершник, вытянул из-за пазухи грамотку.

— Из Путивля, от князя Шаховского!

Истома сорвал печати, прочел, ободрился: Григорий Петрович шлет вдогон новое войско. Крепнет Путивльское правление! Князь Шаховской, завладев государевой печатью, шлет от имени царя Дмитрия грамоты по Руси. Со всех сторон ручьями стекается в Путивль народ. Идут казаки и гулящие люди, крестьяне и холопы, бобыли и монастырские трудники, стрельцы и пушкари, дворяне и дети боярские.

Двухтысячная рать выступила из Путивля вслед Пашкову. То немалая подмога. Сдержал-таки слово Шаховской.

В Путивле Григорий Петрович не единожды высказывал:

— Выступай смело, Истома Иваныч. В беде не оставлю. Будет твое войско не мене, чем у князя Воротынского. Покуда до Ельца идешь, вдвое рать пополнишь. Ныне со всей Руси в Путивль сбегаются. Ни тебя, ни Болотникова не забуду. Есть кого послать. Верует Русь в царя Дмитрия, крепко верует.