Год на Севере - Сергей Васильевич Максимов

небом. Там с криком пролетит орел, тяжело размахивая своими сильными крыльями, и находит себе место, приют и довольство на первой же спопутной луде. Далеко не таково безызвестное положение покорившихся прихотливым капризам моря, когда наконец самый запас провизии заметно приходит к концу, а налепившиеся по луде ягоды: сочная морошка и кислая, водянистая Воронина, набили оскомину. Даже забившаяся в овражке между двумя камнями лужа дождевой воды, пощаженная палящими летними лучами солнца, грозит скоро истощиться окончательно и обещает рано или поздно возможность горькой смерти столько же от жажды, сколько и от голода. Промышленникам остается одно: быть верными завету своих праотцов и в сооружении деревянного креста полагать всю надежду на лучшую долю, чем бездейственное положение на голом и безлюдном острове. За материалами ходить недалеко: лес под руками, и плохой тот мореход, который не только в дальнее морское плавание, но даже и в ближайшее — на соседнюю луду за грибами или ягодами, не прихватит с собой топора и пилы. Целой артелью меньше чем в сутки сооружается крест и вырезывается на нем приличная надпись с именем Страдавшего и годом сооружения.

— Всегда после того, как вкапывали крест в землю, переставал ветер. Если он не становился попутным, то зато до конца плавания противняк не мешал плыть ровно и спорко, и бетаться (т. е. реить, лавировать), — говорили мне в один голос и прежде и после большая часть ходоков по беломорским пучинам.

Между подобного рода крестами много, и едва ли, впрочем, не большая часть, таких, которые сооружались спасшимися. Из них два креста сделались историческими: один Петра Великого, сооруженный собственными его руками на берегу Унской губы в 1684 г.и хранящийся теперь в Архангельском соборе, и другой Никона, послуживший началом основания на Кий-острове Крестного монастыря.

Если утомительны эти колыхания между голыми островами при полном безветрии, то едва ли не втрое мучительнее гнетет наболевшее сердце пяти-шести часовая стоянка на якоре: приглядятся окольные однообразные виды, с каждой мелочной подробностью которых делаешься как будто знакомым сыздетства. Глаз болит от беспредельной поверхности моря, взволнованной, возмущенной на всем своем пространстве непокойными, спорящими волнами: одна подсекает другую, разбиваясь в мелкие дребезги об острые корги, голыши и луды. Мельничным воплем отдает шум волн, набегающих на каменистый перебор между соседними голышами, оголенными у былой водой. Стихает этот вопль по мере того, как сполняется вода, следуя неизменному природному закону прилива, несмотря на противодействующую силу крепко разгулявшегося взводня. На небе, заметно прочистившемся, с севера прошли облака и скрылись за хребтом вспенившихся волн голомени. С северо-востока показались другие, черные. Ветер опять пошел духами; то стихнет как будто, то опять заклубит и запенит дальние волны. Опять завоют они на переборе и острых окраинах Шижмуя, и опять закачает нас словно в люльке. Крепким невозмутимым сном продолжают спать мои спутники. Снова походишь по палубе, хватаясь на пути за устои, чтобы не упасть при этой постоянной качке судна с боку на бок. Посмотришь вдаль моря: там опять заиграли белухи, вырисовывая в черноте волн и на дальней окраине горизонта свои серебристые спины: какой-то предвещают ветер? Поглядишь на якорь, не привело ли канат прибылой водой налево, не подтянет ли его совсем под судно, и таким образом не повернет ли последнее кормой, чтобы бежать оповестить своих спутников, что вода запала и нечего терять дорогого времени. Работники лениво просыпаются и почти наверно могу догадаться, что бранят нарушившего покой их и за его нетерпеливость, и за его бессонные ночи, и бранят за то, что получасом разбудил их раньше, чем бы им самим хотелось.

Сначала вылез из каюты сам хозяин в слегка накинутом на плечи полушубке, но холод берет свое: хозяин крутит плечами и зевает.

— Что, брат, холодно?

Ответа не было. Хозяин опять спустился вниз и слышно оттуда, как бранит он других товарищей и, верно, толкает их в бок ногой. Те огрызаются на него, обзывают лешим и охают. Он снова на палубе, плотно укутанный в шубу, моет руки и молится на восток. Удостоверившись, что якорь действительно находится под днищем шкуны, с помощью работников выбирает его рычагом на палубу. Кое-как, медленно и молча налаживаются паруса. Шкуну нашу легонько потащило на запад полой водой, вырисовывая перед глазами новые острова, но со старыми, давно знакомыми видами.

— Вот смекай, ваше благородье! — начал, наконец хозяин после упорного продолжительного молчания, которое нарушал только требованиями: опустить немного шкот, зарочить покрепче кливер, держать ветр в парусах, не налегать на руль и держать его на ветре, поддать бизани, подвести руль и пр., — Пал голомянный, ветер морской, как бы тебе назвать: север ли там, полуношник (NO) вот как бы теперь, веток ли: завсегда взводень рыдат, по осеням неделями тянет, ну да и летом разве сутками удовольствуется. Это не то, что ветра горные: вот хоть бы летний (S) взять, запад, обедник (SO): от тех только визг пойдет, пыль... мачты крепи, паруса убавляй, а нет тебе, чтобы эти волны: шипит вода, что уха в котле. Один только шалоник (SW) побойчее всех, да и тот разве уж крепко наляжет, так распустит взводень-от...

— Где же опаснее взводень: здесь ли в море, или там на Мурмане — в океане?

— Взводень нигде не страшен: умей только паруса обладить да не зевай по времени — не опружит. Опять же места знай: где мель, где корга. Становища, якорные места, опять знай, умей вовремя спрятаться. А который взводень сильнее?

— Да.

— Океанский матерущий взводень живет. Этот и звания перед тем не стоит, так... дрябь, зыбь и ничего... тьфу!..

Рассказчик присвистнул.

— На Мурмане во какие волны! — Рассказчик засучил рукава и приподнялся.

— Пал там вот этакой-то чертовик полуношник да сдуру начнет пылить по океану-то: ну... большие волны живут...

И он снова сел на место.

— А как же велики?

— Да чуть тебе с колокольню не посулил...

Прислушивавшиеся работники захохотали. Сам рассказчик скрыл улыбку и продолжал самоуверенным тоном и еще круче засучивая рукава. Он опять приподнялся.

— Идет тебе устречу волна, что дом городской. Подойдет это тебе под низ, взберет на себя все выше, да выше, на самый хребет; вздынет, покачнет этак раз-другой-третий, потешит это душеньку-то, значит, свою да и пустит легонько вниз, что по маслу, любо!.. — Рассказчик покрутил головой. — Спустила это она вниз, — ничего не видно и духу сразу не соберешь. Глянь, ан другая тебе лезет, еще больше