Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Каменев не был ни капельки менее враждебен партии и ее руководству, чем я, вплоть до нашего ареста… Каменеву принадлежит крылатая формулировка о том, что „марксизм есть теперь то, что угодно Сталину“… Читая „Бюллетени оппозиции“, подробно информировал Каменева о содержании этих документов и о моем положительном отношении к отрицательным оценкам, которые давал Троцкий положению в стране и партии… Призыв Троцкого „убрать Сталина“ мог быть истолкован как призыв к террору… Контрреволюционные разговоры, которые мы вели с Каменевым и при Н. Б. Розенфельде… могли преломиться у последнего в смысле желания устранить Сталина физически», мы же говорили в смысле «замены его на посту генерального секретаря ЦК ВКП(б)».
Воспользовалось следствие и еще одними показаниями — настоящего троцкиста С. М. Мрачковского, 19 марта охарактеризовавшего оставшихся на свободе единомышленников. После этого появилась возможность спроецировать такую информацию на материалы «Кремлевского дела», превратить Б. Н. Розенфельда — племянника Каменева, и С. Л. Седова — сына Троцкого, в рьяных последователей Льва Давидовича и заодно образовать из них и их товарищей взамен «группы в Оружейной палате» группу «троцкистской молодежи». Так к концу марта сложился очередной вариант структуры «контрреволюционной организации».
Тем временем продолжал работать с материалами «Кремлевского дела» и Ежов, для которого его собственные выводы из данного следствия послужили не только серьезным подспорьем для создания «теоретической» работы «От фракционности к открытой контрреволюции», завершенной в конце 1935 г., но и своеобразным трамплином для стремительного восхождения по ступеням иерархической лестницы, приведших его во власть. Как председатель комиссии по проверке личного состава ЦИК СССР и ВЦИК, он начал с изучения тех материалов, которые имелись в КПК. А в них обнаружил, что первые «сигналы» о «засоренности» аппарата учреждений Кремля относятся уже к лету 1933 г. Именно тогда сотрудник секретного отдела ЦК Цыбульник сообщил заведующему секретной частью ЦИК СССР В. К. Соколову о наличии среди служащих «антисоветских элементов». То же донесла и сотрудница правительственной библиотеки Буркова в заявлении от 29 сентября 1933 г.
Оба «сигнала» опирались на один источник «достоверной информации»: рассказ работавшей в той же библиотеке Журавлевой, сначала подруги Мухановой, а после ссоры с нею — «правдолюбицы», поспешившей уведомить начальство обо всем услышанном: что Муханова из древнего дворянского рода, в 1918 г. якобы сотрудничала с контрразведкой Чехословацкого корпуса, ее отец был белым офицером, что Бураго — дворянка и «антиобщественница», что Н. А. Розенфельд — урожденная княжна Бебутова, ее бывший муж — брат Каменева, а сын — троцкист.
Явная очевидность этих обвинений как следствия заурядной склоки в женском коллективе и повлияла, скорее всего, на то, что заявлению Журавлевой в свое время не дали хода. Однако теперь, когда появилось «Кремлевское дело», Ежов расценил обнаруженные им документы как весомое доказательство давнего существования «контрреволюционной организации». Укрепили же его в таком убеждении те протоколы допросов, которые он стал получать из НКВД, сначала время от времени, а начиная с 4 марта, после решения ПБ о Енукидзе, — регулярно, практически каждый день. На их основании Ежов и подготовил черновой вариант того документа, который после редактуры, скорее всего лично Сталиным и Молотовым, получил необычное название: «Сообщение ЦК ВКП(б) об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе».
В документе, утвержденном ПБ 21 марта, слегка приоткрывалась завеса тайны, окутывавшей решение от 3 марта. Прежде всего оно дезавуировало решения как ЦИК СССР, так и ЦИК ЗСФСР. Теперь оказывалось, что Енукидзе был «переведен на меньшую работу в качестве одного из председателей ЦИКа Закавказья, причем представительство Закавказской федерации в ЦИК СССР в качестве одного из председателей последнего оставлено за т. Муталибовым». И тут же разъяснялось: «Действительные мотивы этого перемещения не могли быть объявлены официально в печати, поскольку опубликование могло дискредитировать высший орган советской власти». А затем в «Сообщении» излагалась суть дела.
«В начале текущего года, — указывалось в нем, — стало известно, что среди служащих правительственной библиотеки и сотрудников комендатуры велась систематическая контрреволюционная травля в отношении руководителей партии и правительства, особенно в отношении товарища Сталина, с целью их дискредитации. При ближайшем расследовании органами НКВД источников распространения этой травли было обнаружено в последнее время несколько связанных между собою контрреволюционных групп, ставивших своей целью организацию террористических актов в отношении руководителей советской власти и партии и в первую очередь в отношении товарища Сталина».
Хотя следствие еще продолжалось и до суда «дело» не дошло, «Сообщение», тем не менее, называло «контрреволюционные группы»: в правительственной библиотеке (Н. А. Розенфельд, Бебутова, Муханова, Давыдова, Бураго, Раевская и др.); в КК (Дорошин, Поляков, Павлов, Синелобов, Лукьянов и др.); троцкистской молодежи (Л. Я. Нехамкин, С. Л. Седов, Асбель, Белов и др.). А далее сознательно подчеркивалось:
«Многие из участников и в особенности участниц кремлевских террористических групп (Нина Розенфельд, Раевская, Никитинская и др.) пользовались прямой поддержкой и высоким покровительством тов. Енукидзе. Многие из этих сотрудниц тов. Енукидзе принял на работу и с некоторыми из них сожительствовал».
Казалось бы, после такого утверждения должен был последовать пункт о необходимости отдать секретаря ЦИК СССР под суд. Однако здесь в «Сообщении» делался странный поворот на 180 градусов. Маловразумительный, алогичный:
«Само собой разумеется, что тов. Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина, а его использовал классовый враг как человека, потерявшего политическую бдительность, проявившего несвойственную коммунисту тягу к бывшим людям».
Именно такое, предельно мягкое объяснение поведения Енукидзе и позволило смягчить намеченные оргвыводы.
«Учитывая же вскрытые следствием факты, — отмечалось в „Сообщении“, — и особенно за последнее время, ЦК считает необходимым обсудить на ближайшем пленуме ЦК вопрос о возможности оставления тов. Енукидзе в составе членов ЦК ВКП(б)»6.
Между тем комиссия ПБ под председательством Ежова завершила порученную ей чистку служащих Кремля. Из 107 сотрудников аппарата ЦИК СССР, в том числе и правительственной библиотеки, были оставлены на работе лишь 9. Об этом Ежов рассказал в докладах, сделанных 23 марта на трех закрытых партсобраниях: работников ЦИК СССР, ВЦИК, совнаркомов СССР и РСФСР, гаража особого назначения; КК, специальной охраны и отдельной роты охраны; Школы имени ВЦИК. Он поставил в известность коммунистов об отрицательной роли во всем происшедшем Енукидзе, о том, что в правительственной библиотеке арестован 21 человек, в КК — 14, а всего под следствием находятся 65 человек.
Реакция Енукидзе на происходящее оказалась элементарно простой. Он не стал возражать, спорить, защищать себя. Промолчал, признавая тем самым все обвинения в свой адрес. Решил переждать грозные события. Практически сразу, 25 марта, направил в ПБ заявление: «По состоянию моего здоровья я не могу сейчас выехать в Тифлис — место моей новой работы. Прошу предоставить мне двухмесячный отпуск для поправления моего здоровья с выездом для этого в Кисловодск». На следующий день просьба Авеля Сафроновича, возможно, не в последнюю очередь и потому, что тот не стал выяснять, в какой же должности ему предстоит работа в Тифлисе, была удовлетворена7.
Ежов, казалось, не заметил, что НКВД подсунул ему выгодную только наркомату версию, которую ему пришлось принять и отстаивать как собственную, выстраданную. Не заметил или, во всяком случае, не обратил внимания на многие странности, противоречия, явные несуразности в переданных ему материалах, которые должны были его насторожить.
Например, что Муханова никак не годилась на ту роль, которую ей отвели Молчанов и Каган. При всем желании она не могла проникнуть в Кремль для совершения теракта, ибо еще в декабре 1933 г. уволилась из правительственной библиотеки и перешла на работу в Кинокомбинат. По той же причине она не могла и сообщить Бенксон сведения о системе охраны Кремля, действующей в настоящем, а не в прошлом.
Более того, решающим для Ежова при оценке результатов следствия должен был бы стать вопрос: зачем «разветвленной контрреволюционной организации» поручать убийство Сталина двум женщинам, не умевшим пользоваться оружием, даже не представлявшим, как конкретно они будут осуществлять задуманное преступление? И это при том, что среди арестованных «заговорщиков» находились высшие чины КК, люди, прошедшие гражданскую войну и потому отменно владевшие оружием. Люди, руководившие обеспечением безопасности членов узкого руководства, в том числе и Сталина, а потому знающие все слабые места системы охраны в Кремле, чем и должны были бы воспользоваться прежде всего. Но Ежов не придал значения такому важному обстоятельству, проигнорировал его, бездумно восприняв версию НКВД.
- Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. - Юрий Жуков - Политика
- Сталин: тайны власти. - Юрий Жуков - Политика
- Народная империя Сталина - Юрий Жуков - Политика
- Оболганный Сталин - Юрий Мухин - Политика
- Блог «Серп и молот» 2019–2020 - Петр Григорьевич Балаев - История / Политика / Публицистика
- Нации и этничность в гуманитарных науках. Этнические, протонациональные и национальные нарративы. Формирование и репрезентация - Сборник статей - Политика
- Сталин перед судом пигмеев - Юрий Емельянов - Политика
- СССР без Сталина: Путь к катастрофе - Игорь Пыхалов - Политика
- Последние дни Сталина - Джошуа Рубинштейн - Биографии и Мемуары / История / Политика
- 1937. Заговор был - Сергей Минаков - Политика