Бунтарка. Берег страсти - Шерил Сойер

В этот момент кто-то, уловивший достаточно много из их разговора, спросил Жюля:

— Полагаю, среди ваших талантов числится также пение?

— Я пою, но только не перед публикой.

Последовал взрыв хохота, причем громче всех смеялась Джина Фарруччи.

Наконец она решила, что пора уезжать, попросила принести ей шаль и меха и, попрощавшись с хозяином и хозяйкой дома, встала у двери и спокойно взглянула на Жюля. Тот подошел к ней и тоже попрощался со всеми. Она вышла, опираясь на его руку, и оба спустились к его экипажу. Жюль помог сесть, передав кучеру ее указания, куда ехать. Во время поездки она остроумно развлекала его размышлениями о вечере, а он старался не уступать ей и не раз заставил ее смеяться.

Однако Жюль сам не знал, что говорит; у него кружилась голова, чего не бывало уже много лет. Прежде чем они доехали до ее дома, он сказал:

— Синьорина, сегодня вечером я впервые счастлив, что вернулся во Францию.

Она лишь очаровательно улыбнулась, но на сей раз без всякого притворства.

Когда оба поднялись наверх, Джина перекинула шаль и меха через спинку кресла и помогла служанке зажечь все свечи в салоне, оставив Жюля стоять посреди комнаты. Затем она отпустила служанку и повернулась к нему, немного потягиваясь, будто впервые за весь вечер расслабилась.

— А теперь, месье, пора послушать, как вы поете.

Как и ожидалось, он тут же оказался в ее объятиях и страстно поцеловал ее. Руки певицы обхватили его шею, она прижалась к нему с такой силой, которая всколыхнула все его чувства. Он чуть отстранил голову и заглянул в ее темные глаза:

— Джина!

Она вызывающе посмотрела на него:

— Что дает вам право так называть меня?

— Вот это.

Его уста снова прильнули к ее губам, но очень легко, почти нежно. Пока его руки мягко блуждали по ее шее, плечам и устремились к талии, он ощутил, как ее гибкое тело становится податливым и отвечает на его ласки. Когда ни он, ни она больше не могли сопротивляться нахлынувшему чувству, он поднял ее и унес в темную спальню.

Бенджамин Франклин

Следующая встреча Вивиан с Виктором состоялась тайно, в старом каретном сарае. Он прибыл вовремя, она впустила его через дверь и, еще не успев запереть ее за ним на засов, сказала:

— Ну как, нашел человека, который мне поможет?

В полумраке старого строения было трудно разглядеть выражение лица Виктора, но голос определенно говорил, что он разочарован.

— Извини, я разговаривал с нотариусом, и тебе никак не удастся помешать дяде продать эту собственность.

— Но есть старинный закон, запрещающий это, — если аристократ желает продать часть наследственного имущества, то его следует предложить членам семьи и продать за ту цену, какая покупателю по карману. Это означает, что все имущество Шерси должно остаться во владении нашего семейства.

Виктор серьезно посмотрел на нее:

— Нотариус развеял мои иллюзии на сей счет. Во-первых, по его мнению, городской особняк вряд ли подпадает под наследство предков — твой дядя говорил, что он был куплен только в 1750 году. Во-вторых, — он выдержал краткую паузу, — тебе это придется не по вкусу, но этот закон распространяется лишь на мужчин семейства Шерси. Если бы ты захотела купить этот городской особняк, закон не признал бы за тобой преимущественное право купли. Так как в семействе нет других мужчин, кроме твоего дяди, нет даже далеких кузенов, никто не сможет помешать ему поступить с имуществом так, как он посчитает нужным.

Вивиан отвернулась, чтобы скрыть от него свою досаду, и стала расхаживать по пыльному полу.

— Ты не спросил его, возможно ли оспорить само завещание?

— Конечно, спросил. Я изложил все подробности. Я рассказал ему, что твоего дядю усыновили. Адвокат очень заинтересовался этим и заметил, что можно навести справки о его прошлом. Если можно было бы доказать, что у него сомнительное происхождение и он вынудил твоего отца завещать ему имущество, тогда у тебя были бы основания возбудить дело. Правда, нотариус сказал еще кое о чем, что мне не понравилось.

— Рассказывай. Хуже, чем сейчас, мне не станет.

— Видишь ли, в ходе разбирательства может обнаружиться больше, чем тебе захочется знать. О том, что касается твоей семьи. Возникла бы в высшей степени неловкая ситуация, если бы выяснилось, например, что твой дядя — незаконный сын твоего дедушки и, следовательно, принадлежит к роду Шерси. — Вивиан смотрела на него, от негодования раскрыв рот. Он тут же добавил: — В этом месте я вспылил и просил нотариуса держать подобные домыслы при себе. Он резко ответил мне, и я ушел. — Вивиан молчала, и он продолжил: — Я знаю, подобная мысль глупа, ибо давным-давно твой дедушка рассказал мне весьма трогательно о том дне, когда нашел Жюля, который был бездомным сиротой. Никогда более не встречал я такого джентльмена, как твой дедушка, и поручился бы своей жизнью, что каждое его слово — правда. Только представь, что стали бы говорить люди о Шерси, если бы ты начала копаться в прошлом, чтобы навредить своему дяде.

— О боже, Виктор, куда бы я ни повернула, оказывается, что закон на его стороне. У меня нет надежды выведать его прошлое, тем более прямо спросить об этом его самого. Я могу себе вообразить, что после этого начнется! Тетя Онорина не может сказать мне ничего полезного, а в Мирандоле я просмотрела все бумаги и ничего не обнаружила.

Виктор стоял рядом, наклонив голову.

— Вивиан, мне хочется, чтобы ты освободилась от опекуна, и сделаю ради тебя все, что в моих силах. Я всегда поддержу тебя. Я сам найму тебе адвоката, если посчитаю, что это может привести к чему-либо. Однако нотариус, у которого я консультировался, очень умный человек, и он ничего не смог посоветовать тебе.

Девушка коснулась его руки и пожала ее.

— Сколько я должна тебе в качестве его гонорара?

— Нисколько, забудь об этом.

Она хотела возразить, затем с сожалением воскликнула:

— О боже, нам пора расстаться! Меня ждут у Биянкуров. Луизе плохо, и она просила поухаживать за ней.

— Правда? Надеюсь, ничего серьезного?

— Не знаю, она прислала мне весьма странную записку…

Не переставая говорить, Вивиан отодвинула засов, и Виктор вышел на улицу.

— Пожалуйста, передай ей мой привет и пожелание как можно быстрее выздороветь. Я завтра увижу тебя у Дина?

— Да, увидишь. Спасибо тебе. Что бы я стала делать без тебя?

Мари-Клер де Биянкур, кругленькая, седовласая, общительная женщина, в свое время была очень хорошенькой. Одной из ее привычек в более зрелые годы было представлять себя инвалидом, и в этом отношении она являла разительный контраст своей дочери, которая редко позволяла, чтобы недомогание мешало ей развлекаться.