Военнопленные - Владимир Бондарец

«Убейте предателя Белова! Осенью прошлого года в Аугсбурге он подвел под виселицу шестнадцать человек. Сейчас он жрет с вами один хлеб, спит под одним одеялом. Убейте гада!»

— Убить его мало, собаку!

— Судить будем. Ты согласен быть членом суда?

— Разве об этом надо спрашивать?

— Надо! — жестко обрубил майор. — Если об этом дойдет до немцев — будет пеньковый галстук. Понял?

Часом позже предателя судили.

На середину карцера вышел майор.

— Товарищи! Среди нас есть предатель…

— Кто он?

— Смерть гадине!

— Сме-ерть!

Кричали гневно, требовательно. Белов сразу обмяк, мертвенно побледнел, и оттого рыжие волосы, казалось, вспыхнули на нем красноватым пламенем.

— Я назову подлеца, но никто не должен его тронуть. Никаких самосудов! Мы будем судить его со всею строгостью советской законности. Вот он, Белов!

К Белову рванулись несколько человек, но их остановил железный окрик майора:

— Стойте! Надо избрать состав суда.

Тройку избрали быстро. Председатель — Вечтомов, я и капитан Платонов — члены суда. Синие глаза Вечтомова горели ненавистью. Чуть охрипшим от волнения голосом он вызвал:

— Белов! Выйди на середину.

Даже в красноватом электрическом свете лицо предателя было бледным до синевы. Путаными, неверными шагами он вышел на середину и встал на небольшое цементное возвышение, предназначенное для железной печки. Вокруг разместились пленные.

— Фамилия?

— Белов.

— Имя?

— Петр Степанович.

— Год рождения?

— 1922-й.

— Звание?

— Младший лейтенант.

— Бывший младший лейтенант, — с расстановкой поправил Вечтомов. — Когда попал в плен?

— В июле сорок второго года на Волховском фронте. — Голос Белова дрожал, прерывался, ему от страха не хватало воздуха.

— Подсудимый Белов, — повысил голос Вечтомов, — обвиняется в предательстве шестнадцати человек настоящих советских людей, не пожалевших своих жизней ради борьбы с фашизмом. — После короткой паузы он добавил: — Вот, собственно, и все обвинительное заключение. А о своем гнусном злодействе расскажет сам Белов. Ну? Говори все.

Лицо предателя скорчилось в плаксивую гримасу. В тени бровей загнанно бегали налитые ужасом глаза, длинные тонкие пальцы нервно теребили полу измятой куртки.

— Братцы! Я не виноват, я никого не предавал, это неправда! Клянусь вам жизнью матери…

— Значит, виновным себя не признаешь?

Белов отчаянно замотал головой.

— Нет! Я не виновен! Это ложь!

— Свидетель Донцов, выйдите на середину! Расскажите все, что вам известно о преступлении Белова.

— Когда все это произошло, я был с Беловым в одной команде. Увидя меня в следственном бараке, этот иуда плакал, просил никому не говорить и за молчанье предлагал даже свою пайку хлеба.

Спокойный коренастый Донцов рассказал присутствующим все, что я раньше услышал от майора. Он говорил, наливаясь тяжелой злобой, зажигая слушателей жаждой справедливой мести.

— Эта сволочь вступила на путь предательства советских людей, руководствуясь мелочным побуждением личной мести. Шестнадцать человек погибли. Никогда они не вернутся на родную землю. Их дети остались сиротами. Какая кара может искупить это ужасное преступление? Даже смерть этого мерзавца не искупит его вины!

Донцов взволнованно закончил. В полумраке карцера снова взметнулись возмущенные голоса. Белова жгли десятки раскаленных злобой глаз, руки непроизвольно тянулись к нему, но рядом с предателем стоял майор.

— Спокойно! Сядьте по местам. Как же ты, Белов, решился на такой шаг? Расскажи суду. Ведь просто невероятно: из-за дрянной махорки и… людей на виселицу?

— Нет! Не-ет! Это брехня. Донцов все выдумал, чтобы меня угробить. Я никого не предавал. Братцы! — захныкал Белов. — Ведь так можно обвинить любого, оскорбить, назвать предателем… Где доказательства?

— Довольно! Это тоже ложь? — майор поднял над головой записку. — «Убейте предателя Белова!» Эти люди знают Белова, его подлое лицо. Они требуют расплаты за погибших!

— Хватит!

— Довольно!

— Кончай его!

Белов согнулся, сжался, как затравленная крыса. Глаза его бегали от лица к лицу, дрожащие руки шарили по пуговицам куртки.

— Ты признаешь себя виновным?

— Нет, не-ет! — завопил Белов, рванулся и, в два прыжка покрыв расстояние до окна, изо всей силы забарабанил кулаками по переплету.

— Караул, убиваю-у-ут!

Кто-то завалился на него, подмял, скрутил назад руки, кто-то всунул в рот кусок одеяла.

— Будешь кричать — тебе же хуже, — строго сказал Вечтомов. — Спрашиваю тебя в последний раз: признаешь себя виновным? Будешь говорить?

— Да что там спрашивать?

— Прикончить подлюку!

Глаза Белова выпучились, едва не лезли из орбит. Он мотал головой, скулил, ронял обильные слезы.

— Развяжите подсудимого! — распорядился Вечтомов. — Говори!

— Братцы! Пожалейте! Накажите меня как хотите, но только не убивайте. Я докажу вам, что я не плохой, что… Братцы! Я же добровольно пошел на фронт. В плен попал раненым, вот! — он высоко поднял штанину, показывая изуродованную длинным шрамом ногу. — Сам не знаю, как тогда случилось. Я не думал, что так глупо кончится. Когда я проигрался, меня такое зло взяло против Сурмина… Да еще он избил меня… Я тогда решил ему отомстить. Я только на него одного заявил. Я думал, что ему солдаты отобьют печенки и на этом дело кончится. А получилось иначе: когда я заявил на него, мне пришили соучастие, потребовали показаний, стали бить, грозить виселицей. Братцы, я…

— Понятно, Белов! Значит, ты людей предал?

— Да… То есть нет…

Голос Белова прерывался. Наконец он вытолкнул из себя как стон, как длинный хриплый вздох:

— Признаю и прошу не убивать меня. Я сумею доказать, что я хороший, настоящий человек.

В ту минуту на него противно было смотреть, настолько противно, что многие отвернулись, нагнули головы, а он стоял в центре круга, дрожал и размазывал по лицу слезы и текущую из носа жидкую слизь.

— Суд уходит на совещание. Подсудимого не трогать!

В умывальнике мы совещались недолго. Решение было единодушным: смерть.

— Встать! «Именем Союза Советских Социалистических Республик, именем нашей Родины! Бывший младший лейтенант Красной Армии Белов Петр Степанович, 1922 года рождения, за сделанное им тягчайшее преступление против советских людей, против Родины, выразившееся в предательстве шестнадцати человек, повлекшее за собой их физическое уничтожение, приговаривается к смертной казни через повешение. Учтя, что Белов признал свою вину, суд предоставляет ему право самому привести приговор в исполнение».

Услышав приговор, Белов глухо вскрикнул и рухнул плашмя на пол. Он ползал, извивался, хватал длинными худыми руками за ноги пленных. Из его глаз щедрым потоком лились слезы, в горле булькало и хрипело.

— Братцы, простите, братцы-ы-и…

Двое подхватили его под руки, повели под надзором майора в умывальник. Он не сопротивлялся, безвольно обвис, волочил ноги и тянул:

— Бра-атцы-и, простите, бра-а…

Спустя час мы с майором зашли в умывальник. Белов забился в угол, мелко дрожал, как замерзшая собака, смотрел на нас обезумевшими красными глазами.

— Кончай, Белов. Хоть умри-то по-человечески, трус!

Белов встрепенулся. Видимо, в эту минуту он нуждался в подстегивании. Неверными шагами подошел к петле, секунду постоял, потом засуетился, быстро надел ее на шею и разом поджал ноги.

— Вот так! Одним гадом меньше. Ошибающихся поправляют, предателей уничтожают, — мрачно проговорил майор. — Для немцев — это самоубийство, для нас — акт правосудия.

На утренней поверке дежурному фельдфебелю доложили о «самоубийце». Он бегло осмотрел труп, молча пожал плечами и распорядился вынести. Следов насилия на трупе не было, а самоубийство — явление в лагере не такое уж редкое.

3

Отбыв срок наказания, ушли в общий лагерь Петров и Вечтомов. С майором я передал записку Гамолову и спустя два дня уже получил от него короткую весточку. Оказывается, он уже знал и раньше, что я в карцере, и ждал моего выхода.

Первые две недели прошли. О трехдневной паузе «забыли». Я уже досиживал месяц. Без воздуха я ослабел. Стоило нагнуться, и перед глазами плыли разноцветные круги. Если же садился, то встать мог, только перебирая но стене руками.

Отсидел уже свои две недели и Немиров. Прощаясь, он бодро хлопал меня по плечу:

— Спокойно, старик. Закончишь отсидку, мы тебя поднимем.

— Чем, и кто это «мы»?

— Сам знаешь…

— Ну, бывай здоров. Вместе поедем в Оттобрун к Хорсту в гости.

— Тьфу! Будь он проклят с потрохами и потомством!

Напоминание о Хорсте на Немирова действовало угнетающе. Он был уверен, что конвоир непременно отобьет ему за побег полжизни. При возвращении из побега в команду избивали с варварской жестокостью, нередко до смерти.