Любожид - Эдуард Тополь

– Илья! Иди сюда! Илья!…

Он сидел впереди, рядом с шофером, а Соня и Мурад – сзади. Машина въезжала в Балаханы, пригород Баку. По обе стороны шоссе по-прежнему мелькали гигантские транспаранты и портреты Брежнева с цитатами из речей Алиева. Соня возбужденно говорила:

– Я эту черную «Волгу» еще раньше заметила! Я их уже по запаху знаю! Но Мурад сцепился с этим дежурным, и поэтому они от нас оторвались! Хорошо, вот товарищ согласился догнать!…

– Если бы я знал, что это гэбэ, я бы разве согласился? – сказал шофер – лысый пожилой азербайджанец с металлическими зубами и убийственным запахом чеснока изо рта.

– Но куда мы с тобой можем уехать на неделю? – спросил Илья.

– Понятия не имею! – сказала Соня. – Между прочим, они весь город почистили – всех наших и еще алкашей, диссидентов, воров – ну, всех! В городе сейчас такой порядок – в мини-юбке можно ходить – и никто пальцем не тронет! – И спросила тихо: – Тебя сильно били?

– Да нет, нормально… – ответил он.

– А по «Голосу» сказали, что ваша демонстрация длилась шесть минут – дольше, чем все до этого! – сказал Мурад и за свою болтливость тут же получил удар Сониным локтем в бок. Мураду было семнадцать лет, из них последние два он был по уши влюблен в Соню и первый год тенью ходил за ней повсюду, пока она не стала встречаться с ним, хотя была старше его на «целых» полтора года. Все евреи-отказники Баку сочувствовали этому азербайджанскому мальчишке: он помогал им бороться за эмиграцию, он – вмеcте с Соней, конечно, – принимал участие в тайном размножении учебников иврита, в организации детских ивритских садиков, в загородных ивритских пикниках и даже демонстрациях возле Бакинского ОВИРа и при этом хорошо понимал, что, когда они победят, когда ОВИР разрешит им уехать, его Соня уедет от него навсегда.

– Это какую демонстрацию ты имеешь в виду? – прищурившись, спросил у Мурада шофер такси, за что Мурад получил еще один тычок Сониного локтя.

– Да нет… – сказала Соня. – Это он так, сам не знает, что говорит. Ты видишь, Илья, как у нас жарко. А в Москве, наверное, еще снег. А?

– Падажди, сытырекоза! – перебил ее шофер. – Не трещи! – И спросил у Ильи: – Твоя как фамилия?

– А что? – спросил Илья осторожно.

– Твоя не Карбовский, случайно, фамилия? А?

– Ну, допустим…

– Допустим – да? Или допустим – нет? – вдруг нетерпеливо выкрикнул водитель, заставив Илью даже отшатнуться и от этого крика, и от запаха чеснока.

– Допустим – да… – сказал Илья. – А что вы кричите?

– У меня характер такой! Гарачий! – отмахнулся шофер и заволновался: – Но ты правда Илья Карбовский? А? Лично?

– Ну я. Да…

– Скажи «клянусь матерью»! Нет – паспорт покажи!

– А в чем дело? Нам направо сейчас. Или вы через Баилов хотите ехать?

– Я знаю, как мне ехать, не беспокойся! Они тут трамвайную линию убирают, чтобы этого ишака, не дай Бог, не тряхнуло! Ты мне покажи паспорт, тогда я тебе скажу, в чем дело! Пажалуйста, дарагой! Если ты тот самый Карбовский, про которого по всем «голосам» говорили, как его в Москве били… Ну! Неужели про тебя?

– Ну, про меня, про меня… – усмехнулся Карбовский.

– Все! Остановка! Деловой разговор! – сказал водитель и решительно прижал машину к тротуару прямо возле проходной Балаханского мясокомбината, где рабочие тоже вздымали гигантский портрет Брежнева. И тут же повернулся к Соне: – Только ты молчи, сытырекоза! Мужчины будут говорить! – И снова к Илье: – Зыначить, так, дарагой. Ты Красный Село зынаешь? А?

– Нет… – сказал Илья.

– Неужели не зынаешь? В Кубинском районе Красный Село есть. Неужели не зынаешь? Вах-вах-вах! Иврит людей учишь, за еврейский эмиграция демонстрации устраиваешь, по всем «голосам» про тебя, как пыро героя, а ты Красный Село не зынаешь! Сытыдно, дарагой! В Красный Село пятьсот семей горских евреев, три тысячи человек ищут тебя, а ты про них ничего не зынаешь! Сытыдно!

– Меня ищут? – изумился Илья.

– Канечно, тебя! Ты же иврит учишь! Я вчера там был, дом хочу купить. Горские евреи в Израиль уезжают, дома даром прадают! Все село «Голос Америки» слушает, радио прямо на улице стоят перед каждый дом, и все за тебя говорят – какой ты герой! Один за всю республику поехал в Москву на еврейский демонстраций! Молодец! А по виду не скажешь!… Теперь меня вынимательно слушай! Никуда тебе не надо ехать, только в Красный Село надо ехать! Будешь там иврит людей учить, они тебе дом дадут, деньги дадут – все дадут! Панимаешь? Я тебя сам отвезу, даром отвезу! Клянусь матери могилой – капейки не возьму!

– Почему? – спросила подозрительная Соня.

– Патаму, гызы, если я самого Карбовского им лично привезу, они мне лучший дом за полцены отдадут! Теперь панимаешь?

– А я могу поехать? – спросила Соня. – Я с детьми ивритом занимаюсь…

– Канечно, можешь! Пачему не можешь? – Шофер тронул машину и продолжал возбужденно, на ходу: – Будешь детей иврит учить! Какие ви счастливый, вах-вах-вах! У меня, я вам честно скажу, у меня деньги есть сколько хочешь! Надо – сто тысяч! Надо двести тысяч – двести тысяч! Меня все Баку знает! Дача в Бинахесть? Есть! «Жигули» есть? Есть! Квартира четыре комнат есть? Есть! Теперь ты мне скажи: Акрам, из этого рая голый уйдешь? Клянусь могилой матери – завтра уйду! Голый! Не пускают! А евреев пускают! Счастливый народ, честный слово, самый счастливый!

– Нас тоже не всех пускают… – сказала сзади Соня.

– Пустят, ара! – небрежно отмахнулся шофер. – Обязательно пустят! Взятку хотят! Взятку дашь, сразу пустят! Что ты – нашу страну не знаешь?

Слева от них, на фасаде школы-десятилетки, пожарники укрепляли портреты Брежнева и Алиева и натягивали огромный алый транспарант:

ГОРЯЧИЙ ПРИВЕТ НАШЕМУ ДОРОГОМУ ЛЕОНИДУ ИЛЬИЧУ ОТ ШКОЛЬНИКОВ АЗЕРБАЙДЖАНА!

ХОШ ГЯЛЬМИРСЫН, ЛЕОНИД ИЛЬИЧ, – САМЫЙ МУДРЫЙ, САМЫЙ ЧЕСТНЫЙ, САМЫЙ ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК НАШЕЙ ПЛАНЕТЫ!

Гейдар Алиев

Глава 7

Раб КПСС

Сионисты хотят добиться от советских людей «мирными средствами» того, что их империалистическим покровителям до сих пор не удалось достигнуть с помощью оружия.

И. Бегун, «Вторжение без оружия», Москва, 1977

Вообще-то я думаю, что евреи – такие же люди, как все, но не стоит на них из-за этого сердиться…

Ромен Гари

По случаю весны и поступившего в продажу чешского пива под линялым трепыхающимся тентом пивного бара в парке «Сокольники» было многолюдно. Очередь пожилых и молодых мужчин, разбавленная некоторым количеством женщин, теснилась у стойки, за которой две толстухи-продавщицы подставляли пивные кружки под тугие пивные струи. Кружки не успевали заполняться и до половины, как пена уже лилась через край, и продавщицы тут же вручали их покупателям. А когда кто-то протестовал или просил долить пиво повыше, продавщицы зыркали на него наглыми глазами:

– Ты еще повыступай тут, так совсем не получишь! Следующий! Кто без сдачи? – и сбрасывали в ящик мокрые деньги. Отсчитывать сдачу им было некогда, да люди и не просили.

Стараясь не расплескать не только пиво, но и эту драгоценную пену, люди уносили от стойки сразу по шесть – восемь кружек, рыская глазами в поисках свободных столиков и своих корешей. А те, кому не удалось занять столик, располагались возле бара – на земле, подстелив газетку, служебные документы или портфельчик…

Но Кольцову и Герцианову повезло – они пришли сюда еще до открытия и заняли самый дальний, угловой столик. Приняв, как положено, по «стакану» из принесенной с собой бутылки «Московской» и разморенные весенним солнцем, Герцианов и Кольцов потягивали теперь темное теплое пиво «Сенатор» и обсуждали главную русско-еврейскую проблему 1978 года: ехать или не ехать? Ефим Герцианов, шестидесятилетний актер, когда-то, лет сорок назад, сыгравший в кино юного Ленина, но больше известный по эстраде и десятку комедийных телефильмов, чуть сдвинул на столе дюжину пустых кружек, нагнулся и достал из стоявшего у него в ногах портфеля очередную ржавую тараньку.

– Понимаешь, старичок… – сказал он Кольцову, хотя Кольцов был в два раза младше его. – Я тут недавно в очереди стоял. За сливами. Большая очередь, человек двести. Час стою, читаю себе Камю. Потом замечаю, что очередь не движется. Пошел вперед выяснить, в чем дело. А оказывается, продавщица-курва две минуты работает, а потом уходит на полчаса, лясы по телефону точит. А очередь стоит и молчит. Как рабы… – Герцианов постучал таранькой по мокрому от пива столику и стал разминать ее на ребре стола. – Ну, я вмешался. Говорю продавщице: «Какое, говорю, вы имеете право с рабочего места уходить?» И что ты думаешь? Чуть по морде не схлопотал – не от нее, а от очереди! Клянусь, вся очередь на меня же и кинулась: «Не нравятся наши порядки – езжай в свой Израиль!» И так – везде. Понимаешь?