Балдежный критерий - Уильям Тенн

Взгляд девушки стал нежным и кротким.

— Так вот почему вы отправились под этот ужасный микроскоп, Гайджио! Чтобы доказать самому себе, что вы ничуть не хуже Эдгара, когда он играет в покер?

Гайджио остановился.

— Да разве только в покере дело, Мэри-Энн? А этот подержанный автомобиль, на котором он ездит? По сравнению с управлением любым из этих неповоротливых, непредсказуемых самоходных экипажей в гуще движения, сопряженного, как хвастается в том ваш мир, с таким огромным количеством несчастных случаев, микроохота выглядит всего лишь жалким, надуманным занятием. Но это — единственное доступное для меня дело, хоть чем-то напоминающее полную риска жизнь ваших современников!

— Вам вовсе не надо было ничего мне доказывать, Гайджио.

— Может быть, может быть… — произнес он понуро. — Но я должен был доказать это себе. И кое-что мне удалось. Теперь я знаю, что два человека с совершенно различными стандартами, касающимися мужчины и женщины, внушенными ей в раннем детстве, не имеют ни одного шанса на счастье независимо от того, насколько привлекательными они кажутся друг другу. Я не могу жить в согласии с вашими нормами, а вы… У вас, разумеется, вызывают душевное расстройство мои. Действительно, нам не следует жить в одном мире. И это правильно вдвойне после того… Ну, после того, как мы выяснили, насколько сильно нас влечет друг к другу.

Девушка кивнула.

— Я понимаю. Поэтому-то вы перестали ухаживать за мной, произнесли то… то противное слово… Поэтому вздрагивали при виде меня, вытирая губы… Гайджио, вы же смотрели так, будто от меня дурно пахнет! И это терзало мою душу, именно тогда я поняла, что мне нужно покинуть ваш мир навсегда… Но, поскольку Уинтроп совсем задурил, я не представляю себе, как это можно сделать.

— Расскажите мне об этом.

Он, казалось, пытался восстановить душевное равновесие, присев рядом с ней на секцию приподнявшегося пола. К тому времени, когда она закончила свой рассказ, Гайджио полностью пришел в себя. Мэри-Энн с тревогой следила, как он снова становится изысканно вежливым, чрезвычайно смышленым и слегка высокомерным молодым человеком XXV века. И до мозга костей ощутила, как ее кричащая и не очень-то умная примитивность отчетливо проступает сквозь толстый слой косметики.

— Я не могу сделать этого для вас, — вынес Гайджио свой приговор.

— Даже несмотря на то, — спросила она, уже отчаявшись, — что всех нас ожидают здесь только неприятности? На весь тот ужас, который внушает мне ваше время?

— Вряд ли вы поймете меня, Мэри-Энн… Здесь затронут вопрос социальной основы нашего мира, что гораздо значимее, чем наши личные небольшие неприятности. В нашем мире, как уже подчеркнул Сторку, просто невозможно принудить человека к чему-либо. И с этим, дорогая моя, ничего нельзя поделать.

Мэри-Энн выпрямилась. Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы по насмешливому высокомерию последних слов Гайджио не понять, что он уже полностью овладел собой. Что теперь она для него — интригующий, но чрезвычайно далекий в культурном отношении экземпляр. Вскипев от гнева и отчаяния, девушка всем своим нутром почувствовала, что наступила пора сбить с него спесь.

— Если Уинтроп не вернется, не только мы застрянем здесь. Люди вашей эпохи останутся в нашем времени! И вы, как сотрудник Темпоральной Службы, можете потерять свою работу!

— Дорогая моя малышка Мэри-Энн! Я не могу потерять свою работу. Она моя до тех пор, пока сама мне не надоест. Что у вас за представления! Перед следующей встречей предупредите меня, чтобы я мог заранее обрезать уши!

Плечи его затряслись от смеха. Что ж, по крайней мере, она вызвала у него хорошее настроение. Но это «дорогая моя малышка»… Какая едкая ирония!

— Неужели у вас настолько отсутствует чувство ответственности? И неужели вы такой бесчувственный?

— Те пятеро из нашего столетия, которые добровольно вызвались проделать путешествие в вашу эпоху, являются высокообразованными, чрезвычайно осторожными и в высшей степени ответственными людьми. Они понимали, что это связано с определенным и неизбежным риском.

Мэри-Энн живо вскочила на ноги.

— Но откуда им было знать, что Уинтроп окажется таким упрямым? И откуда мы могли знать об этом?

— Каждый должен допускать, что перемещение на 500 лет непременно связано с определенными опасностями. Невозможность вернуться — одна из них. К тому же каждый должен допускать, что кто-либо из путешествующих осознает эту опасность, по крайней мере подсознательно, и не пожелает подвергнуть себя такому риску. А возникновение подобной ситуации ведет к тому, что вмешательство являлось бы серьезным преступлением не только против осознаваемых действий Уинтропа, но и против подсознательных побуждений таких людей. Оба этих преступления практически равнозначны с точки зрения морали нашей эпохи. Я стараюсь объяснить как можно проще, Мэри-Энн. Теперь вы понимаете?

— То есть вы хотите сказать, что примерно по такой же причине вас не хотела спасать Флурит? Потому что вы, может быть, подсознательно хотели подвергнуться опасности гибели?

— Да. И, поверьте мне, она бы даже пальцем не пошевелила, несмотря на всю вашу романтическую взволнованность, не будь на пороге важнейшей трансформации, чему часто сопутствует психологическое отстранение от общепринятых норм.

— А что представляет из себя эта столь важная трансформация?

Гайджио покачал головой.

— Не спрашивайте. Все равно не поймете, к тому же вам это не понравится. Это одна из характерных черт нашей эпохи, подобно тому, как характерными чертами вашей эпохи являются бульварная литература или предвыборная лихорадка. Мы защищаем и оберегаем самые эксцентричные побуждения личности, даже если они самоубийственны. Позвольте провести аналогию. Французская революция пыталась кратко выразить себя в лозунге «Свобода, равенство и братство». Американская революция провозглашала «Жизнь, свободу и стремление к счастью». Целостная концентрация нашей цивилизации содержится в таких словах «Абсолютная неприкосновенность личности и ее самых странных прихотей». Наиболее важной является вторая часть, ибо без этого у человека не будет даже элементарной свободы делать с собой все, что вздумается. Лицо, которое возжелало бы…

— Меня нисколько не интересует эта бессмысленная галиматья! — решительно перебила его Мэри-Энн. — Вы не поможете нам, не так ли? Мне остается только уйти!

— А вы ждали, что я скажу что-либо другое, дорогая моя? Я ведь не Машина-Оракул. Я всего лишь человек!

— Человек? — презрительно вскричала Мэри-Энн. — Человек? Вы смеете называть себя человеком? О, позвольте мне уйти отсюда!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});