Джузеппе Бальзамо (Записки врача) - Александр Дюма

— Вы очаровательный человек. Позвольте задать вам еще один вопрос, и я вас отпущу — мне кажется, вы очень торопитесь.

— Слушаю вас, графиня.

— Вы мне сказали, что вас кто-то предал. Это мужчина или женщина?

— Женщина.

— Ага, граф, любовная история!

— Увы, да, графиня, да в придачу еще и ревность, доходящая временами до бешенства и приводящая к последствиям, свидетельницей которых вы только что были. Эта женщина не осмелилась нанести мне удар ножом: она знает, что меня нельзя убить. И вот она решила сгноить меня в тюрьме или разорить.

— Как можно вас разорить?

— На это она, во всяком случае, надеялась.

— Граф, я сейчас прикажу остановить карету, — рассмеялась графиня. — Вы, значит, обязаны своим бессмертием ртути, что течет в ваших жилах? Именно поэтому вас предают, вместо того чтобы убить? Вы хотите выйти здесь или вам угодно, чтобы я подвезла вас к дому?

— Нет, графиня, это было бы чересчур любезно с вашей стороны, не стоит из-за меня беспокоиться. У меня есть Джерид.

— A-а, тот самый чудесный конь, что, как говорят, на скаку обгоняет ветер?

— Я вижу, он вам нравится, графиня.

— В самом деле, великолепный скакун!

— Позвольте предложить вам его в подарок, при условии, что только вы будете на нем ездить.

— Нет, нет, благодарю, я не езжу верхом, а если иногда приходится, то в силу крайней необходимости. Я ценю ваше намерение и буду считать, что получила подарок. Прощайте, граф! Не забудьте, что через десять лет я приду к вам за эликсиром молодости.

— Я сказал: через двадцать.

— Граф! Вам, вероятно, знакома поговорка: «Лучше синицу в руки…» Лучше, если вы сможете дать мне его лет через пять… Никогда не знаешь, что тебя ждет.

— Как вам будет угодно, графиня. Вы же знаете, что я весь к вашим услугам.

— И последнее, граф…

— Слушаю вас, графиня.

— Я вам действительно очень доверяю, раз обращаюсь с этой просьбой.

Бальзамо, ступивший было на землю, превозмог свое нетерпение и опять сел рядом с графиней.

— Теперь на каждом углу говорят, что король увлекся этой маленькой Таверне, — продолжала графиня Дюбарри.

— Неужели это возможно, сударыня? — удивился Бальзамо.

— И, как некоторые утверждают, увлекся довольно серьезно. Я хочу, чтобы вы мне сказали. Если это правда, граф, не надо меня щадить. Будьте мне другом, граф, заклинаю вас, скажите правду!

— Я готов сделать для вас больше, графиня, — отвечал Бальзамо. — Я вам отвечаю, что никогда мадемуазель Андре не будет любовницей короля.

— Почему, граф? — вскричала г-жа Дюбарри.

— Потому что я этого не хочу, — ответил Бальзамо.

— О! — недоверчиво обронила г-жа Дюбарри.

— У вас есть в этом сомнения?

— Разве мне нельзя в чем-нибудь усомниться?

— Никогда не подвергайте сомнению научные данные, графиня. Вы мне поверили, когда я сказал вам «да». Поверьте мне, когда я говорю «нет».

— Значит, вы располагаете каким-нибудь способом…

Она замолчала и улыбнулась.

— Договаривайте.

— …каким-нибудь способом помешать королю и обуздать его капризы?

Бальзамо улыбнулся.

— Я умею возбуждать симпатии, — сказал он.

— Знаю.

— Вы даже верите в это, правда?

— Верю.

— Но в моей власти вызвать и отвращение, а в случае надобности я лишу короля всякой возможности… Итак, успокойтесь, графиня, я на страже.

Бальзамо говорил отрывисто, словно был не в себе, и графиня Дюбарри приняла это за пророчество, даже не подозревая о том лихорадочном нетерпении, с каким Бальзамо стремился как можно скорее увидеть Лоренцу.

— Ну, граф, вы для меня не только вестник счастья, но и ангел-хранитель, — призналась Дюбарри. — Граф! Запомните хорошенько: я вас защищу, но и вы меня защитите. Давайте заключим союз! Союз!

— Согласен! — отвечал Бальзамо.

Он еще раз поцеловал графине руку.

Захлопнув дверцу кареты, остановившейся на Елисейских полях, он вскочил на своего коня. Джерид радостно заржал и вскоре пропал в темноте.

— В Люсьенн! — успокоившись, крикнула г-жа Дюбарри.

Бальзамо тихо свистнул и пришпорил Джерида.

Через пять минут он уже был в передней особняка на улице Сен-Клод. Его встретил Фриц.

— Ну что? — озабоченно спросил Бальзамо.

— Да, хозяин, — отвечал слуга, умевший читать его мысли.

— Она вернулась?

— Она наверху.

— В какой комнате?

— В оружейной.

— Что с ней?

— Очень утомлена. Она бежала так быстро, что, заметив ее издали, потому что я ее поджидал, я даже не успел выскочить ей навстречу.

— Неужели?

— Я даже испугался: она ворвалась сюда словно буря, не останавливаясь, взлетела вверх по лестнице и, едва войдя в комнату, вдруг упала на шкуру большого черного льва. Там вы ее и найдете.

Бальзамо поспешил подняться к себе и в самом деле нашел Лоренцу, безуспешно пытавшуюся побороть первые приступы нервного припадка. Магнетические флюиды слишком долго подавляли ее, и теперь ее воля искала выхода. Ей было больно, она стонала; можно было подумать, что на нее навалилась гора и придавила ей грудь, а она обеими руками будто пыталась освободиться от тяжести.

Бальзамо некоторое время смотрел на нее, гневно сверкая глазами; затем поднял ее на руки и отнес в комнату, затворив за собой потайную дверь.

CXXVII

ЭЛИКСИР ЖИЗНИ

Читатель знает, в каком расположении духа Бальзамо только что вернулся в комнату Лоренцы.

Он собирался разбудить ее и осыпать упреками, которые вынашивал в самых затаенных уголках своей души, как вдруг трижды повторившийся стук в потолок напомнил ему об Альтотасе: старик ожидал его возвращения, чтобы поговорить.

Однако Бальзамо решил подождать, надеясь на то, что ослышался, или на то, что это был случайный шум, но потерявший терпение старик повторил условный знак. Опасаясь, что старик спустится к нему или что Лоренца, разбуженная чужим воздействием, узнает о существовании какой-нибудь тайны, не менее опасной для него, нежели разглашение его политических секретов, Бальзамо поспешил к Альтотасу, перед тем послав Лоренце новую порцию флюидов.

Было самое время: подъемный люк находился уже совсем близко от потолка. Альтотас оставил свое кресло на колесиках и, свесившись, выглядывал в образовавшееся в полу отверстие.

Он видел, как Бальзамо вышел из комнаты Лоренцы.

Скрючившийся над люком старик всем своим видом вызывал отвращение.

Его бледное лицо, вернее, те его черты, в которых еще теплилась жизнь, в эту минуту налились кровью от злости; иссохшие крючковатые пальцы тряслись от нетерпения; свирепо вращая глубоко запавшими глазами, старик поносил Бальзамо на каком-то непонятном наречии.