Туарег 2 - Альберто Васкес-Фигероа

он боится.

– Откуда ты знаешь?

– Понял по его разговору и движениям. Он выставляет себя агрессивным, потому что ждет агрессии по отношению к себе, а это явный признак, что человек боится и чувствует себя виновным. Тот, кто спокоен, никогда не будет нападать первым.

– Философия пустыни? – с иронией произнес итальянец.

– Тебя удивляет? Возможно, мой народ не умеет создавать такие штуки, с помощью которых можно разговаривать с кем угодно. Однако это не значит, что мы глупы. Многие из нас хорошо разбираются в людях. Знают, чего можно ожидать от других и почему кто-то поступает так или иначе.

– Это очень полезные знания, – кивнул Пино Феррара. – С тех пор как я себя помню, меня учили обращаться с калькулятором, компьютером, научили ездить на велосипеде, мотоцикле, машине, и я даже освоил судовождение, однако я до сих пор не знаю, как правильно вести себя с людьми и не прекращаю удивляться поступкам многих. Даже собственного отца я не понимаю. У него денег больше, чем он смог бы потратить за тысячу лет, однако отец продолжает увеличивать капитал, хотя и рискует оказаться в тюрьме.

– «Всадник, который хочет оседлать двух верблюдов, обязательно свалится на землю» – говорит народная мудрость.

– А мой отец перепрыгивает с одно верблюда на другого, как одержимый. Когда он все-таки свалится, страдать будем мы – моя мать и я, а меня, поверь, никогда не интересовали деньги. Все эти дни я безостановочно задаю себе вопрос: зачем моему старику такое состояние, если я, его сын, не вернусь домой?

– Теперь от него зависит, вернешься ты или нет.

– Да, верно. Но, знаешь, мне трудно поверить, что ты способен убить тех, кто тебе ничего не сделал. Но как я уже сказал, я не умею оценивать людей… – Пино встал, собираясь уйти в шатер. – Если ты не против, я попытаюсь немого поспать…

Туарег кивком показал на поилку:

– У нас это вроде корыта. Помойся, будешь лучше чувствовать себя.

– Если я туда залезу, утону, – без улыбки пошутил Пино.

Он ушел, с необычайной осторожностью переставляя стертые в кровь ноги.

Гасель долго смотрел ему вслед, думая о том, что парню грозит погибнуть от заражения, если его организм окажется слаб. Он раскаивался, что рискнул взять его с собой. Сразу было видно, что европейцу не по силам переход. Но, с другой стороны, это была не просто прогулка за компанию. Парень поговорил со своим отцом, и возможно, это даст свои плоды. Вот только не надо было с ним разговаривать. С пленниками следует обращаться как с чужаками, чтобы ни тени сочувствия не возникло в тот момент, когда будет решаться их судьба. А теперь он уже не сможет считать итальянца своим врагом, и, если придется бросить его в пустыне, голос этого парня до конца жизни будет звучать в его ушах.

«Когда ты сталкиваешься с врагом в рукопашную, ты должен смотреть на него лишь для того, чтобы выяснить, куда он нанесет тебе очередной удар, – учил Гаселя отец. – Иначе тебя на мгновение охватит сомнение, особенно если ты посмотришь ему в глаза, и в этом случае, вместо того чтобы отрубить врагу голову, он сам отрубит ее тебе. Сострадание – недостаток солдат, так как в разгар битвы оно является синонимом слабости, а тот, кто проявляет слабость, пусть даже это длится короткое мгновение, погибает».

Сострадание и прощение – чувства, которые стоит испытывать только в мирные времена, а Гасель Сайях понимал, что оказался втянутым в нелегкую войну, в которой, само собой, проиграют все.

Если он будет колебаться, отступая от своих же решений, его и без того малые шансы на победу растворятся, как соль в воде.

Его взгляд остановился на трех покрытых пылью автомобилях, таких несуразных в пустыне, и он снова почувствовал раздражение против тех, кто решил столь глупым способом испытать себя. Он подошел, чтобы осмотреть их вблизи, а когда попробовал залезть в один из них, тут же выпрыгнул. Даже ему, с детства привыкшему к крайне высоким температурам, было невыносимо внутри. «Как они могут существовать в столь ограниченном пространстве? – подумал Гасель. – И ради чего? Достичь финиша? Удовлетворить свои амбиции? Стоит ли ради этого рисковать жизнью?»

Мать учила его, что жизнь – это бесценный дар, который Аллах вручает человеку в момент рождения. И самая первая обязанность каждого – сохранять этот дар, пока Аллах не захочет забрать его.

Грех подвергать свою жизнь столь глупому риску, и тот, кто одержимо мчится по пескам, приговорен прямиком попасть в ад.

Гасель вошел в шатер, наклонился над парнем и увидел, что тот весь в поту. Очевидно, что у него была лихорадка. Израненные ступни облепили мухи.

Скоро этот несчастный будет гореть в аду… Гаселю была неприятна эта мысль.

* * *

Алекс Фаусетт веером раскинул страницы на столе и сказал:

– Очень, очень интересно! Читал с наслаждением. Оказывается, я расист с неонацистскими тенденциями и в жизни ищу только одного: обогащения ценой утаивания фактов, обмана и даже убийств.

– Кто вам это дал?

– Директор вашего агентства только что отправил мне по факсу.

Лицо Ганса Шольца превратилось в маску. Взяв себя в руки, он выдавил:

– Не могу в это поверить!

Фаусетт саркастически улыбнулся:

– Это еще не все. Второй факс говорит о том, что вы уволены.

Он замолчал, ожидая реакции австрийца, но тот впал в ступор, и уже с меньшим напором толстяк продолжил:

– Агентство направило вас освещать крупное спортивное мероприятие. Все, что от вас требовалось, объективно описывать гонки, а вы состряпали грязный памфлет, из которого следует, что чуть ли не вся Африка усеяна минами производства наших главных спонсоров.

– Я этого не писал.

– Кто угодно прочитает это между строк. К тому же вы намекаете, что мы находимся в сговоре с производителями.

– А разве нет?

– Ну так вот, милейший. В сговоре с ними находятся все, потому что покупают автомобили, покрышки, машинное масло и прочее. Делать из нас козлов отпущения мне кажется несправедливым. Это ложь, позорная для настоящего журналиста.

– Послушайте, я писал о другом. – Ганс Шольц делал сверхусилия, чтобы успокоиться. – Моя главная мысль такова: нельзя распускать хвост на виду у тех, кто умирает от голода, у кого оторваны конечности из-за того, что они подорвались на этих чертовых минах. Это представляется мне образцом бесчеловечности – проводить ралли на грязные средства и там, где больше всего жертв.

– Спорт – жесткая вещь, а мы никогда не стремились быть миссионерами.

– Я не сомневаюсь. Как и в том, что все положительные результаты, которых с