Том 4. Наша Маша. Литературные портреты - Л. Пантелеев

– А почему же ты потихоньку?

– А потому, что вы не разрешаете. Вы бы рассердились, если бы увидели…

Было время – и еще совсем недавно, – когда Машка пользовалась у нас полным доверием и конфеты были в ее полном и бесконтрольном распоряжении. И никогда она не брала лишнего.

Когда же это стали запрещать и прятать и – почему?

Вот вам, пожалуйста, живой пример! Что делают подозрительность и недоверие!..

. . . . .

Про меня вчера сказала:

– Вот он какой хитричек!

Про маму сказала:

– Хитричка!

А сегодня сама что-то схитрила, мама говорит ей:

– Папа хитричек, я хитричка, а ты кто?

– Я – хитрюшонок.

. . . . .

Завтра уезжаю в Комарово – работать.

Из записок мамы

…Вчера подошла ко мне и говорит:

– Мама, ты лучше не смотри… Я нехорошую вещь придумала.

– Какую ты вещь придумала?

– Тихонько ногти грызу.

…Днем я уходила в булочную, прихожу – Маша сидит в кровати, но на полу: дно кровати провалилось. Это она в мое отсутствие так раскачала кровать, что та сломалась. Или, вернее всего, кровать рассохлась. Пришлось ее собирать.

Я спросила у Маши, зачем она так сделала.

– Мне нравится красная кроватка; купи мне, пожалуйста, красную.

Я рассердилась: не люблю, когда она говорит «купи». Объяснять ей, что такое деньги и как они даются, еще рано, пожалуй. Но все-таки мы внушаем ей, что нужно довольствоваться тем, что есть, и что если кровать испортилась, можно ее починить, а не покупать новую. Но у Маши с утра температура – и настроение от этого плохое. Хочется капризничать. Стала просить:

– Купи красную!

Я сказала, что если она сейчас же не прекратит свой хнык, я уложу ее в кухне на подстилке, где спит кот. Эти слова на нее так подействовали, что она стала горько рыдать. И так разнервничалась, что лоб у нее покрылся красными пятнами. И я пожалела, что сказала про кота и про подстилку.

23.3.60.

Почти целый день провели вместе, сидели на тахте, я штопала папины носки, а Маша порола старые варежки и шерстяную шапочку и наматывала нитки на клубок. Мама ее научила, раньше она этого не умела. Научилась быстро и работала с удовольствием. Быстро-быстро перебирала клубок своими крохотными пальчиками.

Вдруг я вижу – она что-то надулась, настроение у нее испортилось.

– Что с тобой, Маша? Что случилось?

– Где шапка? – спрашивает она меня.

– Ты же ее размотала.

– Я так не хочу! Так мне не нравится.

И – в слезы.

Очень она не любит, когда что-нибудь портится, ломается, теряется… Ей очень жалко было, что вот была какая ни на есть шапка, рваная и драная, но все-таки шапка, и вдруг ее в одно мгновение не стало. Пришлось объяснить ей, что из этих ниток мама свяжет что-нибудь другое: варежки, носки или новую шапочку. Она успокоилась немного, но желание крутить и наматывать нитки у нее пропало.

Я работала, а она стала рассказывать мне сказку:

– Жил-был Андрюша в пальто. И вот он захотел что-то написать, взял без спросу чернила и вдруг пролил чернила на скатерть. «Дзинь-дзинь!» Входит Чиполлино. «Ну, что ты такое сделал, Андрюша в пальто? Мама же твоя рассердится. Давай я сейчас постираю скатерть». Принес газик и воду, и они вместе стирали белье…

– Маша, по-моему, этот рассказ все-таки папа написал.

– Нет, папа написал про Белочку и Тамарочку, а я – про Чиполлино и про Андрюшу в пальто.

26.3.60.

Помогала тете Минзамал убирать квартиру.

Потом мы вместе ремонтировали книжки, подклеивали оборванные уголки, приводили в порядок переплеты. Машка занималась этим с удовольствием. Я дала ей кисточку, и она самостоятельно привела в порядок книжку Прокофьева «Шел кот-скороход».

Вечером мы были одни. Папа два раза звонил из Комарова. Скучно ему, бедному. Нас двое, а он – один.

Вечером, когда я раздевала Машу и мерила ей температуру, я спросила, хочет ли она на горшок.

– Раньше хотела, а сейчас не хочу, – сказала она и добавила: – Как Настенька.

Я не сразу сообразила:

– Какая Настенька?

– Настенька говорила: «Раньше я хотела суп, а сейчас не хочу…»

Тут я вспомнила, что у папы есть такой рассказик – про капризную девочку, печатался в «Огоньке», кажется. Рассказ для взрослых.

– И молнии не было, – сказала Маша.

Это тоже оттуда. Там кто-то говорил: «Я ждал грома и молнии, но молнии не последовало…»

Как она все впитывает! Ведь ей никто не читал этот рассказ, читали при ней.

Это и радует и огорчает. Огорчает потому, что мы то и дело забываем всякую осторожность и говорим при ней все что придется.

И еще раз вспоминаю Макаренко: «Если хотите воспитывать, воспитайте прежде всего себя!»

27.3.60.

Вечером, когда мерили температуру, сидела у меня на коленях и рассказывала сказку собственного сочинения:

– Жил-был маленький утенок, у него были мама-утка, папа-утка, бабушка-утка, тетя Ляля-утка, а Синдбад остался собакой, и Кузьма тоже остался кошкой. Папа-утка работал, мама-утка ходила в магазин; бабушка-утка приехала из Тбилиси, а тетя Ляля-утка жила на улице Восстания. Тетя Ляля с улицы Восстания пришла с Синдбадом, а утенок испугался и спрятался под ванну. Потом он утонул в ванне. Там было много воды.

– Ой, Маша, а тебе не жалко, что утенок утонул?

– Жалко…

Потом подумала и говорит:

– Но ты знаешь, это ведь было во сне!

Неплохо выкручивается наша писательница!..

30.3.60.

Перед сном показала мне свои руки.

– Мама, посмотри мои пальчики. Как колбаски, можно кожицу снять. Какие страшные.

Действительно, на нескольких пальцах сходит кожица. Авитаминоз или диатез?

– Ну, – говорю, – Маша, это что! Вот когда тебе было всего дней семь, мне тебя показали – у тебя по всему телу кожица сходила. А потом – ничего, все прошло. Кожица что пустяки, что не страшно. А вот грызть ногти – это страшно, это ужасно.

Подумала и говорит:

– Когда тихо грызу, тогда не страшно.

– Почему?

– Потому что ты не видишь.

. . . . .

Завтра еду с папой в Зеленогорск – смотреть дачу.

Узнав об этом, Машка очень расстроилась, но оживилась и обрадовалась, когда я сказала, что обратно, может быть, приеду с папой.

За ужином несколько раз повторяла:

– Хочу папу. Хочу папу.

Пишет папа

3.4.60. Ленинград.

Уже четвертый день я здесь, в Машкином распоряжении. И останусь на завтра, так как расхворалась после очередной поездки в Зеленогорск наша мамочка.

. . . . .

Вчера и сегодня я гулял с Машей. Погода отличная – солнечная, ясная, весенняя. Правда, за Машкой надо смотреть в оба – чтобы в лужу не угодила.

Вчера и сегодня были на Сытном рынке. Там – под открытым небом – идет какая-то очень аппетитная торговля: метлами, вербами, матрешками, деревянными крашеными яйцами и прочей кустарной стариной.

Я купил Маше пучок вербы, лопатку и метелку, двух игрушечных маленьких цыплят и прочее. И все это на рубль с копейками.

Вчера и сегодня часа по полтора сидели в парке Ленина у театра Ленинского комсомола.

Дома Машка тоже ни на минуту не отставала от меня.

– Хочу к папе! Папа, к тебе можно? Ляботаешь? Я тебе не буду мешать…

Конечно, мешает. Но я не могу выгнать ее. Мне самому становится невесело, как только закрывается за нею дверь…

. . . . .

Вчера мама читала ей книжку Сладкова про воробья, гнездо которого разорил злодей маляр. Машка расплакалась.

Спрашиваю:

– Ты чего плачешь?

– Пти-и-ичек жалко!..

– Каких птичек?

– Которые в книжке.

. . . . .

Купил ей сегодня леденцовых петушков на палочке. Вижу, не ест, не сосет.

– Ты что?

– Другие дети едят петушков, а мне жалко.

Объяснил ей, что этот петушок понарошный, что ему не больно.

Вздохнула и стала потихоньку сосать.

Пишет мама

Вчера, еще при папе, у нас был гомеопат. Перед отъездом папа смазал Манюсе горлышко календулой. А сегодня с утра я стала давать ей гомеопатические шарики. Маша их принимает с удовольствием, называет «маленькие атаминчики, детики».

Гораздо труднее смазывать горло календулой. Я попробовала: отвратительная, ядовитая, обжигающая жидкость. А надо кисточкой проникнуть в самую глубину гортани и там все основательно смазать.

. . . . .

После того как уехал папа, Маша все утро ныла:

– Ой, скучно мне!..

А сегодня, когда я смазывала ей горло календулой, она отбивалась руками и ногами и кричала:

– Кисло мне!..

7.4.60. Зеленогорск.