Однажды и навсегда - Мора Сигер

— Помню, когда-то я пообедал подобным образом, — сказал Фолкнер, чувствуя в желудке приятную сытость. — Но вот где?

Сара пошевелилась рядом с ним. Она, казалось, лучилась счастьем. Как ей хотелось подольше удержать эти мгновения блаженства, не давая черным мыслям протиснуться в ее сокровенные мечтания. Однако, они подспудно грызли ее. Что он сказал? Неужели это отзвук ее собственных видений? Нет, конечно же, нет.

Пусть он воин. Но он коренной горожанин. Разве он способен чувствовать таинственные течения, которые струятся в воздухе вокруг Эйвбери? А если способен?

— Вы собирались рассказать мне, как получилось, что вы принимали роды у матери вашего любимца?

Он вздохнул, однако, благородно уступил ее просьбе.

— Мой отец был торговцем, — начал он рассказывать. Сара немного поерзала, устраиваясь поудобнее и приготовившись слушать. — Иногда дела отца шли в гору, иногда — катились под откос. Мы тогда жили в Чипсайде, рядом с доками. Когда мне стукнуло девять, нам неожиданно привалило счастье, и мой отец выкупил половину одной конюшни. Он умудрился сохранить ее, как в добрые, так и в худые времена. В конце концов, она перешла мне по наследству.

— А когда он умер?

— Мне тогда было четырнадцать лет. В то время я плавал на корабле, хоть терпеть не мог это занятие. Вернувшись домой, я поклялся, что если вступлю когда-нибудь на палубу, то только в качестве пассажира. Что бы там ни было, я остался при конюшне. Узнал, что дела идут хорошо, и подружился с ее совладельцем. Он был добрым человеком, до того, как заняться коневодством, служил в армии.

— Он и научил вас обхождению с лошадьми?

— И многому другому, — рассмеялся Фолкнер. — Мне думалось, будто я, не покладая рук, трудился, плавая по морям. Но оказалось, что выгребать навоз из конюшни не такое уж простое занятие. Однако, во всяком случае, земля не ходила подо мной ходуном, как палуба корабля. И мне не было надобности проводить часы, засунув голову в ведро. Но однажды ночью мой друг, его звали Сайлас Флетчер, занемог. В это самое время наша кобыла стала жеребиться. И когда ее сынок не мог выбраться на свет, мне пришлось помочь ему сделать это.

— Неужели вам не было страшно?

Фолкнер удивленно взглянул на нее. Он не привык, чтобы ему задавали подобные вопросы.

— Я пришел в ужас. Но, чудеса да и только, когда она услышала мой голос, тотчас успокоилась. Я действовал бессознательно. Мной руководил инстинкт. К тому времени, как Негодяй появился на свет, у меня было ощущение, что я его сам родил.

— Негодяй? А я думала, что у него должно быть благородное имя.

— Такое есть. Оно записано на страницах родословной. Для меня же он навсегда останется Негодяем.

— А что стало с Сайласом?

— Он скончался. Когда я пришел из конюшни, он уже окоченел.

Сара сжала губы. Она почувствовала, что в нем говорит застаревшая, тупая боль. Словно кровоточит едва затянувшаяся рана.

— Простите меня.

— Впоследствии я узнал, что он в свое время связался насчет меня с командующим полка, в котором служил когда-то. Принудил того дать согласие посмотреть меня. Меня сочли вполне пригодным. Но не было денег, чтобы купить себе звание.

— Где же вы их раздобыли?

— Я продал конюшню. Оказывается, Сайлас завещал мне свою долю. Вырученных денег точь-в-точь хватило, чтобы осуществить мои планы, я оставил себе только Негодяя и его мать. Ее отправил пастись, а его взял с собой. Я кинулся зарабатывать себе славу.

Он улыбнулся, но ей показалось, что улыбка вышла не совсем веселой.

— Судя по всему, вы добились успеха. Насколько мне известно, вас можно назвать довольно влиятельной персоной.

— Большинство меня просто-напросто боится. И лишь один человек доверяет.

— Герцог?

Фолкнер кивнул.

— Он великий человек. Я говорю это от чистого сердца. Мне еще ни разу не доводилось встречать людей, способных, как он, смело смотреть жизни в глаза?

— И вам нравится, что вас побаиваются?

— В этом есть своя польза, — он перевернулся на бок, опершись на локоть, пристально взглянул на Сару. Ветер трепал его черные волосы.

— Мне кажется, я ни разу в жизни не проводил время с женщиной подобным образом.

Смысл слов был предельно ясен. Женщины занимали в его жизни строго отведенное место, будучи объектом страсти и наслаждений. Или просто служили средством немного расслабиться. Нет, он не вел с ними задушевных бесед приятным весенним днем, искупав коня и полакомившись лимонным печеньем.

— Может быть, вам стоит делать это почаще?

Он уклончиво хмыкнул и смахнул с ее щеки выбившуюся из прически прядку волос.

— Дело в том, что мне не все до конца понятно.

— Что же, собственно?

Ей хотелось поддразнить его. Сделать вид, что она не понимает его неожиданно посерьезневшего взгляда. Однако все было бесполезно. Он спросил:

— Вам не тоскливо одной?

Нет, намеки и двусмысленность были ему явно не по душе. Он нанес удар ей прямо в сердце.

— А разве я одна? — тотчас возразила она. Она уже заранее подготовилась к обороне. Этот аргумент был ей в новинку. За ним скрывались ее более давние опасения.

— У меня есть миссис Дамас и другая прислуга. К тому же родня где-то в Уилтшире, троюродные братья и сестры, кажется, так. Разве можно упрекать мену одиночеством только потому, что я решила не выходить замуж?

— Редко кто из женщин согласился бы с вами.

Сара села, повернувшись к нему спиной. Обхватила руками колени.

— Женщины выходят замуж, чтобы обрести в муже опору или же ради самоутверждения. К счастью, я не нуждаюсь ни в том, ни в другом.

— Но для брака существует и иная причина.

Она взглянула на него через плечо. Он тоже приподнялся с земли. Теперь они сидели так близко друг к другу, что ей даже не надо было протягивать руку, чтобы коснуться его. Ее голос слегка подрагивал.

— Что же это за причина?

— Любовь.

Какой красивый у него рот. Какие безупречно очерченные губы. Ей сразу вспомнился вкус его поцелуя.

— Ни за что бы не подумала, что вы такой романтик.

— Я не знал этого раньше, — ответил он и, едва заметно придвинулся, давая время отстраниться если она того захочет.

Она не шелохнулась.

ГЛАВА 15

Губы на этот раз были более требовательными. Ему явно не хватало нежности. Мышцы на груди напряглись под ласкающими прикосновениями ее рук. Сквозь ткань рубашки она ощущала тепло его тела. А внутри у нее ворочался ком льда — смерзшиеся в глубине души, затаившиеся, до поры до времени, страхи. Теперь на них лился ослепительный солнечный свет.

Она слышала ритмичный гул барабанов. Звук нарастал, пока не заглушил ее учащенного дыхания. В вышине над холмом, над сияющей рекой, палисадом плыл голос камышовой свирели, выводящий нежную и страстную мелодию.