Обязан жить. Волчья яма - Борис Силаев

«Все начинается заново, — подумал Андрей. — Надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Надо беречь силы…»

Он прислонился лбом к холодной обшивке сиденья и закрыл глаза, отдаваясь мягкому качанию рессор.

Глава 10

Несмотря на позднюю ночь, Андрея провели в кабинет полковника. Пясецкий сидел за столом. Зеленая лампа горела перед ним, накрытая порыжевшей газетой. На столе валялись окурки, вывалившиеся из переполненной хрустальной пепельницы. Ворот кителя был расстегнут, под ним виднелась несвежая солдатская рубашка с завязками. Седая щетина покрывала острый подбородок полковника.

— Садись, — сказал он и, поставив локти на стол, внимательно посмотрел на Андрея. — Вот так-то, — вздохнул он наконец. — Опять встретились. Теперь, может быть, скажешь, кто ты?

— Чего говорить? — с тоской прошептал Андрей. — Сами знаете.

— Настаиваешь на прежнем? — без удивления спросил полковник. Он раскрыл тонкую папку и придвинул ее к Андрею. — Полюбуйся. Нет ли среди них знакомых?

Андрей осторожно взял в руки фотографии. Их было шесть. С листков картона смотрели незнакомые мужские лица.

— Первый раз вижу, — твердо сказал Андрей.

— У тебя есть возможность нам помочь, — проговорил полковник. — Я советую воспользоваться такой возможностью. Только для этого ты и возвращен.

— Господи, — воскликнул Андрей, — да я ради вас родной матери не пожалею.

— …Забулдыга убил нашего человека и похитил у него альбом с фотографиями коммунистов, — продолжал полковник, не поднимая глаз. — Зачем он ему? Я не представляю. В свою очередь, Забулдыгу кто-то убил.

— Не я! — торопливо вставил Андрей.

— …Альбом у него не нашли. Сгорел? Возможно! Но вот что интересно, как только тебя отправили на расстрел, так сразу мы получаем шесть фотоснимков. И, как сообщается в письме, они все коммунисты. Посмотри на снимки с той стороны.

Андрей перевернул одну из фотографий и увидел аккуратную подпись: «Ателье Лещинского».

— Снимки подлинные, — усмехнулся полковник, — но из того ли альбома? В ателье Лещинского фотографировалось много людей. И не обязательно они были коммунистами. Не правда ли?

— Зачем вы мне все это рассказываете? — с испугом проговорил Андрей. — Я не хочу знать ничего! Я не убивал никого! Господин полковник…

— Прекрати истерику, — сказал полковник. — Первое, что нам пришло в голову, это то, что тебя выручают. Подсовывают снимки, как бы говоря: Блондин не причастен к убийству ни Лещинского, ни Забулдыги! Блондин ничего не знает об альбоме. Альбом в других руках. И вот результат — ты сидишь перед нами живой и здоровый.

— Кому я нужен, господин полковник, — прошептал Андрей. — Кто из-за меня других людей будет на виселицу ставить?

— Совершенно верно, — согласился полковник. — Не будут! Шесть за одного — слишком дорогая цена, кем бы ты ни был.

— Так отпустите вы меня на все четыре стороны, ради Христа, — попросил Андрей.

— Как можно? — покачал головой полковник. — Мы послали по всем шести адресам вооруженных людей. Они скоро вернутся. И, как подсказывает мне сердце, с пустыми руками. Вот уж ты поистине попадешь в щекотливое положение.

— Куда? — насторожился Андрей. — Ничего я не хочу. Отпустите домой… У меня жена, дети…

— Это исключено! — сердито бросил полковник. Он долго барабанил пальцами по столу, вглядываясь в темноту за окном. Успокоившись, пробормотал — Не будем гадать на кофейной гуще. Подождем. Скоро все выяснится.

Пясецкий углубился в чтение документов, то и дело отчеркивая что-то карандашом. Фиолетов на цыпочках вышел из кабинета и сквозь неплотно прикрытую дверь приглушенно донесся его разговор с адъютантом. Андрей не прислушивался. Он сидел посреди пестрого ковра на гнутом венском стуле, устало склонив голову на грудь. Все было непонятно и запутано. Тревога мешала думать. Мысли рождались сбивчивые и неясные и только одно звучало громко, заглушая все остальное: откуда снимки? Неужели подлинные? Или существуют вторые экземпляры? Конечно, у владельцев фотографий. Могли их выкрасть у хозяев и прислать в контрразведку. Кто?

Во дворе раздался клаксон автомобиля, послышался стук копыт по асфальту и крики. Полковник быстро поднялся из-за стола и подошел к окну. Он загородил ладонями глаза от света и прижался лицом к темному стеклу.

Стремительно вошел Фиолетов и от порога закричал:

— Господин полковник, вернулись…

— Знаю, — не оборачиваясь, ответил тот, стараясь разглядеть все, что делалось во дворе… — Машину вижу… Кто командует конвоем? Петренко? Вижу его…

Обернулся от окна возбужденный, с повеселевшим блеском в глазах, стал торопливо застегивать ворот кителя, по-гусиному вытягивая шею:

— Поручик! Петренко ко мне! Немедленно!

Фиолетов кинулся из кабинета, грохоча сапогами по пустынному коридору.

Полковник прошелся несколько раз мимо Андрея, бросая на него насмешливые взгляды. Андрей сидел на стуле, не смея повернуться к дверям.

Наконец послышался топот множества ног, скрипнули распахнувшиеся створки дверей, и громкий, прокуренный бас рявкнул в тишине кабинета:

— Господин полковник! Четыре квартиры были пусты и не носили признаков обитания! По двум адресам произведены аресты коммунистов, в чем имеем доказательства, найденные при обыске. Как именно: личное оружие и марксистская литература.

— Кто они такие?! — голос полковника звенел от возбуждения.

— Рабочие городской электростанции!

— Взорванной электростанции, — уточнил Фиолетов.

— Ничего не понимаю, — растерянно проговорил полковник. — Тогда почему только шесть фотоснимков?! Где остальные?! И кто позволяет себе такие роскошные жесты?! Введите арестованных!

Андрей обернулся и увидел, как солдаты втолкнули в кабинет двух полуодетых мужчин. Те, щурясь от света, остановились у ковра, тревожно оглядываясь. Один из них босой, в кальсонах, вытирал кровь с разбитой губы.

Полковник долго смотрел на арестованных, переводя взгляд с одного на другого. У него начало дергаться веко.

— Уведите, — сказал он. — Всех. И этого, — полковник кивнул на Андрея. — Всех к чертовой матери! С моих глаз долой!

Андрей лежал на вонючей соломе в каменном мешке подвала гостиницы — навзничь, раскинув руки.

«Не проходит бесследно для человека близкое знакомство со смертью, — подумал он, — долго оттаивает похолодевшая душа. Как простоявший на зимнем ветру бревенчатый дом. Сначала мокнет на полу иней. Потом слезами исходит изморозь на оконных стеклах. Начинают потрескивать ожившие доски, В земляном накате на чердаке просыпаются зерна полыни, занесенные еще осенью. Только дом — это все уставшее оцепеневшее тело… Вот он снова стоит на краю обрыва. Под сапогами солдат хрустит трава, вминается в песок. Сосны цедят сквозь иглы ветер. Бьется об землю женщина, икая от ужаса. Кони ржут, чуя скорую кровь. И рои звезд, словно тысячи проколов в тот мир, где еще пылает солнце, грохочет нетронутая тишина, и белые облака поднимаются от подножья черного неба в бесконечность, как высокие горы пара… И вдруг — штыки, залп. Взрыв зеленого пламени. Кренится земля, раздирая ситцевое небо. Пылью осыпаются бутафорские звезды. И все несется навстречу громадным горящим комом — весь мир, в огне и пепле. А потом медленно приходить в себя, врастая в жизнь, как обрубленный корень ивы в мокрый береговой ил. Неторопливо оживать, заново узнавать себя. Перемежая тяжелый, с провалами, сон долгими часами молчаливых разговоров с самим собою.